Смотрю, как она уходит, и на меня накатывает боль. Жму кнопку вызова медсестры, та приходит и вкалывает мне еще дозу обезболивающего.
Не хочу думать о том, что реально, а что нет. Не хочу думать о том, что Кимберли здесь, а Марли нет. Хочу отключиться.
Наконец лекарства начинают действовать, и на миг я чувствую облегчение.
– И ее счастью пришел конец…
Еще не открыв глаза, я уже знаю, что вернулся в нормальную жизнь.
Чувствую, как она гладит меня по волосам, легко проводит кончиками пальцев по моей щеке. Крепко прижимаю ее руку к своему лицу. Я знаю эту кожу, это прикосновение. Вот это и есть настоящее.
Марли.
Ее пальцы в моей руке кажутся такими маленькими и нежными. Я сжимаю их, молясь, чтобы, когда открою глаза, она была рядом. Медленно приподнимаю веки, надеюсь, верю.
Лицо Марли в нескольких дюймах от моего, так близко, что я могу пересчитать ее реснички. Улыбаюсь и притягиваю ее ближе, преисполненный радости от того, что могу прикоснуться к ней, что она настоящая.
– Боже, я так скучал, – шепчу я, утыкаясь лицом в ее волосы. – Где же ты была? Все говорили мне, что…
Внезапно Марли всхлипывает и отстраняется.
– Ты же обещал, – шепчет она, глядя на меня. В ее глазах я вижу боль и обиду. – Ты сказал, что грустных историй больше не будет. Ты обещал.
Меня как будто ударили под дых.
Я действительно дал это обещание.
Закрываю глаза, размышляю, как рассказать ей о том, что происходит, о том, как я проснулся в больничной палате, и оказалось, что мой мир встал с ног на голову. Сжимаю ее пальцы и снова прижимаю к щеке, хочу сказать, что больше никогда ее не подведу, что я вернулся и теперь всё хорошо.
– Марли, я…
Но когда я открываю глаза, Марли рядом нет. О нет. НЕТ.
Затем я вижу ее исчезающую в дверях тень.
– Марли, подожди!
Вскакиваю с постели и бегу за ней.
Но в следующую секунду просыпаюсь, снова в больнице, один. Здоровая нога свисает с кровати.
С трудом перевожу дух, смотрю на попискивающие аппараты. Чувствую, что к руке прикреплена тонкая трубка капельницы, а нога в гипсе.
– Марли, – шепчу я.
Я слышу ее, чувствую, как она касается моей щеки: в том месте моя кожа до сих пор гудит.
Марли была настоящей. А теперь я проснулся. Мой мозг не мог ее выдумать из ничего, правда?
Я вижу ее лицо, слезы, ее горестно сведенные брови.
«Ты сказал, что грустных историй больше не будет. Ты обещал».
Слышу отчаяние в ее словах – такую же пустоту я чувствую каждую секунду, проведенную без Марли. И всё это моя вина, потому что я не могу вернуться к Марли.
Включаю свет, роюсь в сумке с вещами, принесенными мамой, нахожу айпад. Открываю «Фейсбук». Набираю в поисковой строке имя Марли, и на экран выводятся тысячи результатов.
Пролистываю страницы, перед глазами мелькают глаза, светлые волосы, темные волосы, синие волосы – но моей Марли нигде нет.
И всё же я продолжаю искать, потому что Марли существует на самом деле.
Я в это верю.
Глава 30
На следующий день я таращусь в экран телевизора – крутят рекламу туалетной бумаги – и пытаюсь не обращать внимания на напряжение между мной и Ким, растущее с тех пор, как пятнадцать минут назад она зашла в палату.
Мама ушла, чтобы «дать нам время побыть наедине», а я… жалею, что она это сделала.
Краем глаза я вижу, что Кимберли сидит, скрестив руки на груди, постукивает ногой по полу, губы ее поджаты – словом, у нее вид человека, который изо всех сил сдерживается, чтобы не взорваться. В конце концов она хватает с кровати пульт и выключает телевизор.
– Кайл. Что происходит? – требовательно спрашивает она, бросая пульт обратно на кровать.
– Я не хочу об этом говорить, – отвечаю я, избегая ее взгляда.
Ким отодвигает стул, так что его ножки громко скрежещут по полу, встает, хватает свою спортивную сумку и, круто повернувшись, глядит на меня.
– Если бы ты просто рассказал, что с тобой происходит, я, возможно, смогла бы тебе помочь, – сердито восклицает она, прижимая сумку к груди.
– Ты не можешь мне помочь, – настаиваю я.
Кимберли ни за что меня не поймет. Как мне сказать ей, что я влюблен в другую, если она думает, что мы только что расстались?
– Откуда ты знаешь? Может быть, я смогу! – выпаливает Ким. Я и забыл, как вспыхивают ее голубые глаза и как краснеют щеки, когда она злится.
Думаю о Марли и обо всех тех днях и часах, что мы провели вместе – мы с ней никогда так не ругались. При виде пылающей гневом Кимберли меня захлестывает приступ тоски.
Вспоминаю, как мы относились друг к другу прежде. До аварии, до появления Марли. Браслет с подвесками. Я всегда пытался латать дыры в наших отношениях, вместо того чтобы понять, из-за чего они возникают.
Не в этот раз. В этот раз нужно во всём разобраться.
– Взгляни на нас: мы опять ссоримся, как делали постоянно, – замечаю я, стараясь говорить спокойно. – Больше мы не должны так поступать, Ким. Я хочу сказать, мы семь раз едва не расстались – даже восемь, если считать вечер аварии. Мы совершенно не умели нормально общаться друг с другом и никогда совместно не решали возникающие проблемы. Наверное, именно поэтому ты не рассказала мне о Беркли: если бы ты призналась, то неминуемо вспыхнула бы очередная ссора, верно? Это глупо.
– Ах так, теперь я глупая, значит? – выпаливает Кимберли.
– Да! – отвечаю я, скрещивая руки на груди. – Мы оба вели себя как дураки, но давай на секунду притворимся, что мы умные. Давай представим, что мы можем рассказать друг другу что угодно, признаться в чем угодно, и при этом тот из нас, кому доверился другой, выслушает, всё поймет и не осудит.
Кимберли слушает меня молча, с бесстрастным выражением лица.
– Почему ты не рассказала мне про Беркли? По какой-то причине ты смогла обсудить это с Сэмом, но не со мной. Почему?
– Не знаю, что ты имеешь в виду.
– Думаю, знаешь, – вздыхаю я. – Я понимаю. Скажи мне почему. «Я хочу узнать, какой станет моя жизнь, если, обернувшись, я не увижу тебя». Ты была права. Почему ты делаешь вид, будто никогда этого не говорила?
– Если ты сейчас пытаешься со мной поквитаться, то тебе это удалось, – обиженно говорит Кимберли.
Она вылетает из палаты, на прощание громко хлопнув дверью. Смотрю на место, где только что стояла Ким, и испускаю длинный вздох разочарования.
– Просто отлично.
Спустя несколько часов после ухода Кимберли я никак не могу успокоиться, четыре угла больничной палаты надвигаются на меня.
