– Сестра! – пронзительно кричит она. – Нужна медсестра! Пожалуйста, помогите, кто-нибудь!
Отчаянно борюсь со своим деревянным телом, но сильные руки прижимают меня к кровати, что-то больно колет меня в предплечье. Медсестра… со шприцем. Падаю обратно на подушку, руки и ноги наливаются тяжестью, всё вокруг замедляется, веки сами собой опускаются, язык еле-еле ворочается во рту.
– Я… не… – лепечу я, фокусируя взгляд на маме. – Кимберли… жива?
– Конечно, жива, золотце, – озадаченно отвечает мама. – Она просидела у твоей постели весь день.
Жду, что это наваждение закончится, что мир перезагрузится. Зажмуриваюсь и вижу лицо Марли, ее карие глаза, россыпь веснушек на носу, длинные каштановые волосы, ее улыбку – она всегда так улыбается, когда рассказывает истории. Задумавшись, она прикусывает нижнюю губу. И всё же, когда я снова открываю глаза, Марли рядом нет.
Всё вокруг темнеет, и вколотое мне успокоительное погружает меня в сон.
Слышу голоса. Рядом со мной мама. Снуют туда-сюда медсестры.
Держу глаза закрытыми и жду. Жду тишины, жду возможности убраться отсюда и найти Марли.
Вскоре ночь переваливает за середину, и я слышу, как закрывается дверь; всё вокруг стихло, только пищит аппарат рядом с моей кроватью, фиксируя мой сердечный ритм.
В мгновение ока сажусь, выдираю из вены катетер, не обращая внимания на тонкую струйку крови, стекающую по запястью.
Делаю глубокий вдох, собираюсь с силами, потом спускаю ноги с кровати, переношу вес на правую ногу, и в глазах у меня начинает двоиться. Боль настолько ослепительная, что меня накрывает волна тошноты, но я стискиваю зубы. Нужно идти.
Кое-как выхожу из палаты и ковыляю по коридору, хромая и держась за стену, больничная пижама мгновенно пропитывается потом, стекающим по моей спине. Каждый шаг – это агония, мир вокруг меня качается из стороны в сторону, и всё же я упрямо продвигаюсь к лифту, а перед глазами стоит лицо Марли. Пруд. Ни о чем другом я думать не могу. Нужно добраться до пруда.
Большие металлические двери раздвигаются, и я почти падаю в кабину лифта. Подавляю очередной рвотный позыв – я ведь уже зашел так далеко! Нельзя останавливаться.
Кнопки подмигивают мне, предлагают выбрать какую-то цифру, этаж. Пытаюсь подумать, но обжигающая боль в правой ноге лишает меня способности мыслить здраво, а левая нога начинает дрожать под моим весом.
Кнопки мигают, мигают, мигают. Первый этаж? Наверное, мне нужно туда?
Внезапно здоровое колено подгибается, я тяжело приваливаюсь к стенке лифта, перед глазами пляшут черные точки, их становится всё больше, и в конце концов всё темнеет.
Падаю на пол, в голове остается лишь одна мысль.
Я… должен…
…найти…
Марли…
– Кайл, – говорит чей-то голос. Чья-то рука крепко сжимает мое плечо и трясет, заставляя меня проснуться. – Кайл.
Открываю глаза, и постепенно из тумана выплывает лицо доктора Бенефилд. Она тяжело вздыхает, глядит на меня, качая головой, и говорит:
– Ну в самом деле!
Приподнимаю голову и оглядываюсь: я всё еще на полу в лифте.
– Давно я тут лежу? – со стоном выдыхаю я. Кое-как сажусь.
– Это вы мне скажите, – фыркает врач, скрещивая руки на груди. – О чем вы только думали, черт побери?
Я думал о Марли.
Пытаюсь подняться, но боль в ноге просто невыносима, и я снова оседаю на пол. Доктор Бенефилд стоит надо мной так долго, что я уже всерьез начинаю опасаться, что она не собирается мне помогать. Потом врач вздыхает.
– Ждите здесь, – командует она.
Обессиленно прислоняюсь к стене, пытаюсь сглотнуть подступившую к горлу горькую слюну, стараюсь отрешиться от боли, распространившейся на всё тело.
На меня падает какая-то тень. Вернулась доктор Бенефилд и привезла кресло-каталку.
Уложив меня обратно в постель, врач зовет медсестру, и та снова ставит мне капельницу, увеличив дозу обезболивающего, чтобы облегчить мои муки.
Доктор Бенефилд ворчит себе под нос, светит мне в глаза фонариком. Смотрю прямо перед собой, а врач выключает фонарик и хмуро глядит на меня, на ее лице мешаются злость и сочувствие.
– Вот уж не думала, что с вами будет столько хлопот, – говорит она, когда медсестра уходит. Я молчу, и врач осматривает зажившую рану у меня на лбу. – В глазах двоится? Голова болит? Кружится?
– Нет, – отвечаю я. И это правда. Я столько месяцев мечтал избавиться от головных болей и ночных кошмаров – и вот, голова у меня больше не болит.
Доктор Бенефилд вздыхает и садится на край моей кровати.
– Итак, не хотите объяснить, что это был за финт ушами?
Не хочу. И всё-таки пытаюсь.
– Я не должен здесь быть. – Стараюсь говорить спокойно, но ничего не могу с собой поделать, голос дрожит и срывается. Еще никогда я не чувствовал себя настолько не в своей тарелке.
– Мало кто хочет оказаться в больнице, – заверяет меня врач, сухо улыбаясь. – Разве что врачи, вроде меня.
– Я не это имел в виду.
– Тогда что же?
Я сейчас должен быть дома, есть блинчики вместе с Марли, или идти в кафе, чтобы позавтракать, старательно обходя огромные лужи, оставшиеся после вчерашней грозы. Я должен выискивать в книжных магазинах тетради разных оттенков желтого и решать, какую из них лучше подарить Марли на день рождения. Я должен гулять с Джорджией и готовиться к началу футбольного сезона в старшей школе Эмброуз, а еще играть в футбол с друзьями в парке в следующую субботу.
Я должен быть рядом с Марли.
А вместо этого я отброшен к началу пути.
Мое тело пронизывает новая волна боли, я крепко зажмуриваюсь, надеясь, что лекарства вот-вот подействуют.
Кома. Я был в коме.
– Доктор Бенефилд, – говорю я, открывая глаза, и смотрю на врача. – Люди в коме… видят сны?
– Поясните, почему вы спрашиваете, и я расскажу вам всё, что знаю.
– Ладно. Я видел… – Умолкаю, подыскиваю правильные слова. – Я не понимаю, как… оказался здесь. Для меня прошел целый год со дня аварии. У меня была другая жизнь. Кимберли умерла. У меня появилась другая девушка, Марли. Но теперь я здесь, и все вокруг утверждают, что я лежал в коме и что реальность… – Я обвожу комнату взмахом руки. – Такова.
Доктор Бенефилд пристально смотрит на меня, и я не понимаю, о чем она думает. Вздыхаю.
– Знаю, звучит безумно.
Врач кивает.
– Да, это можно расценить как безумие. Продолжайте.
– Я должен вернуться туда, в свою настоящую жизнь, – говорю я, думая о Марли, Джорджии и о нашем месте на берегу пруда. Я так скучаю по Марли, буквально каждой клеточкой тела. Мне плевать, даже если моя нога никогда не заживет, а мозг навсегда останется поврежденным – обойдусь и без них. Мне нужна только Марли.
