Кашляю и отступаю на шаг.
Мы следом за утками идем к воде, наевшиеся пернатые громко крякают. В нескольких футах от края воды Марли останавливается и смотрит вверх.
– Дождь собирается, – задумчиво говорит она, запрокидывая голову, и рассматривает тяжелые, темные облака.
Проследив за ее взглядом, я киваю. Хмурое небо напоминает мне вечеринку в честь окончания школы: та же мрачная атмосфера, такие же набрякшие дождем тучи.
Меня снова охватывает ощущение неправильности происходящего. Мне не следует здесь быть.
– Ким всегда любила дождь, – говорю я, качая головой от такой горькой иронии.
Отвожу глаза и замечаю синюю бабочку, порхающую над темной поверхностью пруда: она отчаянно бьет крылышками.
Что-то определенно не так с этой бабочкой. Вроде бы и летит, но почти не двигается с места, приближается к нам дюйм за дюймом, с каждым взмахом крылышек оказывается всё ближе и ближе к воде.
– Могила, на которую ты всё время ходишь, – говорит Марли. Стоит мне услышать это имя из ее уст, мой шрам начинает болеть. – Кимберли. Она была тебе больше чем другом, да?
– Ага, – отвечаю я. Воспоминания захлестывают меня с головой. Чувствую, как мои пальцы сжимают ладошку Кимберли, когда она тянет меня за собой по пустому школьному коридору. Вижу, как она выбегает на футбольное поле, после того как я забил решающий гол. Чувствую, как ее губы впервые прижимаются к моим, в день, когда она нашла мою запись у себя в дневнике. – Гораздо больше.
Вспоминаю, как сегодня глаза Марли затуманились от боли. Что-то подсказывает мне: с Марли можно об этом поговорить, она могла бы меня понять, в то время как мама и Сэм не могут. Увы, я не представляю, как начать.
Поэтому просто поворачиваюсь и смотрю, как бабочка всё ближе и ближе подлетает к берегу. Почти долетела… почти…
– Кимберли не выжила, – говорю через силу, не отрывая глаз от синих крылышек бабочки.
Крылышки отказывают маленькой летунье, и она падает на воду, так близко от берега и в то же время недостаточно близко. Она подергивается, борется с течением. Я поспешно подхожу к воде и осторожно вылавливаю насекомое.
Смотрю вниз, на воду. Что-то не так. Вглядываюсь и понимаю… что не вижу себя. Вижу только ветви деревьев у себя над головой, рваную линию древесных крон. Мимо них проплывают по небу серые, дождевые облака.
Хмурюсь, наклоняюсь ближе к воде.
Есть даже бабочка, но меня… нет.
Словно у меня нет отражения.
С трудом сглатываю и пытаюсь взять себя в руки, а уже привычная боль сдавливает мне виски. Борюсь с приступом паники, чтобы не дать поврежденному мозгу меня обмануть, вспоминаю слова доктора Бенефилд: «Успокойтесь. Это всё не по-настоящему».
Сосредотачиваюсь на биении своего сердца, чувствую, как при дыхании поднимается и опускается моя грудная клетка, а бабочка у меня на ладони взмахивает крылышками.
На водной глади появляется еще одно отражение. Это Марли, она озабоченно хмурится. Быстро смотрю на нее, а бабочка взлетает, отчаянно работая крылышками.
– Бедняжка, – говорит Марли, наблюдая за улетающей бабочкой.
Затаив дыхание, я опять гляжу в воду, и на этот раз оттуда на меня смотрит моя мрачная, испуганная физиономия. В конечном счете я чувствую себя дураком. Вероятно, со стороны всё выглядело так, будто я распсиховался из-за какой-то бабочки.
Голову сдавливает спазм, боль нарастает. Поднимаю руку и прикасаюсь к шраму, но чтобы замаскировать этот жест, тут же провожу пятерней по волосам. Доктор Бенефилд сказала, что всё происходящее со мной – не что иное, как защитная реакция организма. Может быть, на меня накатило потому, что я заговорил об аварии.
Марли наклоняется, поверх моего плеча смотрит на мое отражение в воде. И, разумеется, оно теперь на месте, таращится на нас, как и положено.
Волосы девушки падают мне на руку и щекочут кожу.
– С этим шрамом ты прямо как Гарри Поттер, а без него – вылитый прекрасный принц или что-то вроде этого.
Все мысли о черепно-мозговой травме вылетают у меня из головы, потому что… «Прекрасный принц»?
– О нет, – смеюсь я. – Это что, сказка, которую ты сейчас пишешь? Забиваешь детям головы такой чепухой?
Если я что и уяснил после случившегося с Ким, так это то, что я определенно не принц. И любовь – это не сказка, как бы красиво ни звучала история. Больше я в любовь не верю.
Наши отражения расплываются: начинается дождь, на поверхность пруда падают тяжелые капли.
– Надеюсь, это не чепуха, – тихо говорит Марли. – Надеюсь, впереди еще много хорошего, и в это хорошее можно верить.
Она поднимает лицо к небу, а я обращаю внимание на ее розовые губы, на то, как она подставляет лицо дождю. В это мгновение мне хочется всё ей рассказать, потому что, насколько бы невероятным это ни казалось, сейчас мне тоже хочется верить в лучшее, которое ждет нас в будущем.
Но дождь усиливается, и, прежде чем я успеваю решиться, нам нужно уходить.
* * *
Тем же вечером я сижу за кухонным столом, наматываю на вилку спагетти, потом разматываю и снова наматываю; волосы у меня всё еще мокрые – домой я возвращался под дождем.
– Итак, – говорит мама, сканируя меня всевидящим взглядом, которым обладают все матери, – похоже, эта Марли хорошая девушка.
Она с громким хрустом откусывает кусок чесночной гренки.
По глупости я рассказал маме про Марли, едва зашел в прихожую, промокший насквозь, зато с маргариткой в руке. Мама спросила, откуда у меня цветок, и мой поврежденный мозг не смог выдумать ни одного мало-мальски вразумительного объяснения.
Теперь-то я понимаю, что следовало придумать любое, хотя бы и глупое оправдание, вместо того чтобы выбалтывать правду.
Крепко сжимаю в кулаке вилку, а мама всё наседает, желая узнать подробности.
– Я ее почти не знаю, – бормочу я, ожесточенно тыкая вилкой спагетти. – Не раздувай из мухи слона, ладно? Она просто… с ней легко. Она… прошла через то же, что и я. – Качаю головой. Я ведь встретил Марли не в парке и не в торговом центре, а на кладбище, и не просто на кладбище, а рядом с могилой Ким. – Но… я хочу сказать… черт.
Мы смотрим друг на друга, и мама читает всё недосказанное по моему лицу – еще одна загадочная способность всех мам.
– Ким хотела бы, чтобы ты был счастлив.
– Мама, я сказал ей, что буду любить ее вечно. Мне кажется, что сейчас неправильно даже заводить новые знакомства.
– Это не слишком-то честно по отношению к тебе, разве нет? – спрашивает она.
Я резким движением кладу на стол вилку, и она звякает о тарелку.
– Как ты можешь говорить такое?
«Нечестно»? Нечестно, что Кимберли умерла из-за глупой ссоры и проклятой грозы. Меньшее, что я могу сделать – это сдержать данное ей обещание.
