Пруд был нашим самым любимым местом, потому что по вечерам на его берегах было мало народу, а по ночам и вовсе безлюдно.
Вокруг пруда нет никаких огней, и темная водная гладь, окруженная деревьями, принадлежала лишь нам одним. Когда Ким получила место капитана чирлидеров, мы пили здесь шампанское из красных бумажных стаканчиков, а в конце первого года старшей школы, после удачного завершения футбольного сезона Сэм стоял на большом камне и вскидывал вверх кулак, в день, когда зашла речь о том, чтобы отправить его в национальную сборную.
Иногда мы с Сэмом приезжали сюда одни после футбольной тренировки и валяли дурака, или мы с Ким выясняли тут отношения после очередной размолвки.
Теперь я задаюсь вопросом, не приезжали ли Сэм и Ким сюда без меня. Может быть, именно здесь они говорили о Беркли.
– Только я хожу на ту сторону, – говорит Марли, возвращая меня к реальности. Она указывает на другой берег пруда: там пасется целая стая уток, топая оранжевыми лапами по зеленому травяному ковру. – Там мои утки.
Не знаю, обманывают ли меня глаза, но готов поклясться здоровой ногой, что там трава выглядит зеленее. Глупая метафора, но мне нужен предлог, чтобы убраться подальше от этой скамьи и избавиться от ноющего чувства в груди.
– Тогда пойдем туда.
Я делаю несколько шагов в ту сторону, встречаюсь взглядом с Марли и киваю на противоположный берег.
Поудобнее пристраиваю под мышкой костыль, а когда снова поднимаю глаза, обнаруживаю, что Марли уже на полпути к противоположному берегу, а я безнадежно отстал.
– Эй! – кричу я ей вслед. – К чему такая спешка?
Она оглядывается на бегу, ее длинные волосы развеваются на ветру, солнце обрисовывает контур ее лица. Как будто фотография из «Инстаграма» вдруг ожила. Идеальная картинка, ради получения которой обычно приходится делать сотню снимков.
Отвожу глаза и указываю на небольшую закусочную, стоящую в нескольких футах от дорожки: на стене домика висит красно-желтый рекламный щит.
– Пойдем, пообедаем, – предлагаю я, повторяя свои недавние слова.
Марли широко улыбается. Мы направляемся – на сей раз помедленнее – к маленькой закусочной, где каждый из нас покупает хот-дог и картошку фри. Я беру кока-колу, но Марли останавливает свой выбор на чае с мятой, благо ее выращивают на небольшом общественном огороде, разбитом прямо тут же, в парке.
– Чай со льдом и мятой – мой любимый, особенно летом, – говорит девушка и смотрит мимо меня, на растущие вдоль дорожки деревья. Листья в их кронах уже начинают желтеть, повсюду проявляются первые признаки подступающей осени. – Осталось всего несколько недель, а потом я уже не смогу им наслаждаться.
Удерживаю свою тарелку одной рукой, наблюдая, как Марли берет дополнительную картонную тарелочку для приправ. Она аккуратно распределяет по ней кетчуп, горчицу, майонез, положив между ними ломтики картошки фри, ее брови сосредоточенно нахмурены.
– Зачем ты их разделяешь? Думаешь, горчица и кетчуп не перемешаются? – спрашиваю я, когда мы усаживаемся на искрящуюся зеленую траву возле пруда.
– Мне нравится думать, что… каждый заслуживает собственное пространство, – говорит Марли, поджимая под себя одну ногу, и берет ломтик картошки.
Итак, будучи бесчувственным типом, я беру со своей тарелки ломтик картошки, макаю в кетчуп, а потом – в майонез. Марли морщится, глядя, как я забрасываю ломтик в рот.
– Ладно, ты хоть ощутил вкус картошки фри?
Я жую, хмурюсь и проглатываю. На языке вкус майонеза, но картошка не ощущается. Вообще-то, я даже не уверен, что съеденный мною кусок был сделан из картофеля.
Наблюдаю, как Марли осторожно обмакивает кончик ломтика в кетчуп и медленно откусывает кусочек.
– Иногда… лучше меньше, чем больше.
Пожимаю плечами, заставляю себя отвести взгляд и смотрю в сторону кладбища. Напоминаю себе, что всего лишь проявляю вежливость, делаю доброе дело. Всё равно больше я эту девушку не увижу.
Но с каждой секундой в душе всё сильнее вскипает чувство вины, с каждым новым куском еда становится всё безвкуснее.
Я здесь не за этим. Я пришел попрощаться с Ким, а не обучаться правильному употреблению соусов у случайной знакомой, которую повстречал в нескольких дюймах от могилы моей девушки.
Бывшей девушки, поправляю я себя уже в миллионный раз и сержусь на себя еще больше.
Что я творю?
Поспешно доедаю хот-дог, резко встаю и протягиваю Марли свою картошку фри.
– Э-э-э, можешь доесть, – говорю, не глядя ей в глаза, потому что знаю, что если встречусь с ней взглядом, то наверняка останусь. – Мне пора. Нужно помочь моей маме с…
– Может, еще увидимся, – говорит Марли, не давая мне возможности закончить свою ложь, которую я даже толком не придумал. Словно она видит меня насквозь, но ничуть не обижена. Она робко, застенчиво мне улыбается.
– Возможно, – отвечаю я, хотя уверен, что мы больше не увидимся.
Поворачиваюсь и хромаю по дорожке.
Когда спустя полчаса я захожу домой, то всё еще думаю о разделенных соусах, россыпи веснушек на носу Марли и зеленой траве у пруда. Едва за мной закрывается дверь, из кухни выглядывает мама и окидывает пристальным взглядом мои отутюженные рубашку и брюки.
– Ты наконец сходил на кладбище? – спрашивает она, взмахивая кулинарной лопаточкой. Меня так и подмывает заметить, что после нашей с Сэмом встречи я постоянно думал о том, чтобы сходить на кладбище, а мама каждый день спрашивала, когда же я туда пойду.
– Ага, – отрывисто отвечаю я, не вдаваясь в детали. Мой сегодняшний поход на кладбище никак нельзя назвать выдающимся успехом.
– А я как раз начала готовить ужин. Можем поговорить.
– Я уже поел.
Целенаправленно хромаю к своей комнате. Сейчас я готов повторно сломать себе бедро – только бы не говорить о том, как прошел мой день.
Скособочившись, спускаюсь по лестнице в подвал, возле шкафа останавливаюсь, чтобы убрать куртку. Открываю шкаф, и взгляд мой падает на коробку, задвинутую в дальний угол.
В эту коробку сложили вещи, которые удалось спасти из моей машины после аварии.
Достаю коробку из шкафа и выдвигаю на середину комнаты. Сажусь перед ней и замираю, кажется, на несколько часов, пытаясь набраться смелости и открыть коробку. Раз уж сегодня на кладбище я не смог нормально попрощаться с Ким, то могу попытаться сделать хотя бы это.
Таращусь на край грязной белой ткани, выглядывающий из коробки. Не знаю, что это, но прикоснуться к ткани и развернуть ее я боюсь. Мне страшно заглядывать внутрь. В конце концов я собираюсь с духом и открываю коробку. Медленно перебираю складки ткани и натыкаюсь на шарф. Потом нахожу сумочку. Одну-единственную туфлю.
Крошечные кусочки Ким, вещи, которые она уже никогда не будет носить. Никогда не повяжет на шее этот шарфик, небрежным жестом не повесит на плечо сумочку, никогда не сбросит эту туфлю, зайдя в мою комнату, чтобы остаться тут на ночь.
