В смысле… можно ведь и завтра сходить. Или на следующей неделе. После того как мама вернется домой, можно позвонить Сэму и… всё отложить. Я просто отложу эту поездку.
– Не будь таким трусом, Кайл, – бормочу я себе под нос, иду к лестнице и выхожу за дверь, надеясь, что долгая дорога до кладбища поможет мне взять себя в руки.
Разумеется, именно сегодня я никак не могу успокоиться.
Не успеваю опомниться, как передо мной уже вырастают кованые ворота, высокие деревья отбрасывают тень на море надгробий. Медленно иду по дорожке, рассматриваю каждый могильный камень, всячески оттягивая момент, когда нужно будет остановиться перед могилой Кимберли. Матери, отцы, сыновья, дедушки и бабушки. Даже дети.
Проклятье, я не хочу здесь быть.
Некоторые могилы ухожены, на них лежат свежие цветы, безделушки, принесенные друзьями и любимыми тех, кто спит в холодной земле.
Другие могилы заросли травой: не осталось никого, кто мог бы за ними присматривать.
Как выглядит могила Ким? Уверен, она очень ухоженная. Пусть сам я наплевал на свой внешний вид, мне было бы больно видеть, что место последнего упокоения Кимберли находится в беспорядке.
Мне бы не хотелось, чтобы оно выглядело как… как эта могила.
Я останавливаюсь и смотрю на маленькое надгробие, обвитое засохшим плющом; на камне выбито всего одно слово: «ПРОЩАЙ». Ни имени, ни даты – ничего.
Черт, как грустно. Голова раскалывается от боли, я пошатываюсь, щурясь, вглядываюсь в буквы, пока жжение в голове не начинает проходить.
Интересно, что за человек лежит под этим могильным камнем. Помнит ли о нем кто-нибудь?
Наконец боль проходит, и тогда я вытягиваю из букета фиолетовый цветок и осторожно кладу на одинокое надгробие.
Не знаю, зачем я это делаю, но мне кажется, что кто-то должен, особенно учитывая, что соседняя могила окружена морем розовых цветов – они покрывают весь участок. Большие треугольные лепестки очень яркие, сразу бросаются в глаза. Не знаю, почему не обратил на них внимания в первую очередь.
Легко касаюсь одного цветка. Думаю, у мамы в саду были такие же цветы. Несколько лет назад она пыталась их выращивать, летом они так сильно пахли, что по утрам аромат проникал в окно кухни.
Как же они назывались?
Перебираю все известные мне названия цветов в алфавитном порядке, а дойдя до середины алфавита, понимаю, что страшно опаздываю.
Заставляю себя встряхнуться. Давай, Кайл, шевелись.
Прохожу еще несколько шагов по дорожке, думая то о розовых цветах, то о слове «ПРОЩАЙ», выбитом на надгробии. Что-то тут не так, но что именно? Я так глубоко погружаюсь в размышления, что чуть не прохожу мимо нужного участка.
КИМБЕРЛИ НИКОЛЬ БРУКС. ПОКОЙСЯ С МИРОМ.
У меня перехватывает дыхание.
Участок, на котором помещается ее могила, не зарос травой и не находится в небрежении. Вообще-то, возле надгробия лежит огромный букет тюльпанов насыщенного синего цвета, только у самого основания ровных лепестков проглядывает сиреневый оттенок.
Синие тюльпаны.
Смотрю на букет ирисов, который держу в руках. Черт. Определенно, Ким больше всего любила синие тюльпаны. Я прямо-таки слышу, как она говорит, что любит эти цветы, потому что они подходят к ее глазам.
Эти ирисы – единственные цветы, что я когда-либо ей дарил. Будь Ким здесь, она бы не разговаривала со мной до вечера, а может, дулась бы целую неделю, если бы почувствовала себя очень сильно оскорбленной.
Боже, я любил ее, но терпеть не мог, когда она так себя вела.
Я люблю ее, поправляю я сам себя. И всегда буду ее любить. Какого черта я думаю об этом сейчас?
Кладу свой грустный букет ирисов рядом с тюльпанами, и моя ладонь касается грубого серого камня. Кончиками пальцев обвожу ее имя. Спустя несколько месяцев я всё-таки оказался здесь.
– Ким…
Умолкаю, кладу ладонь на могильный камень; все чувства, которые я долго копил в себе, разом всколыхнулись в моей душе. Я не могу этого сделать. Не могу здесь находиться. Еще рано.
И всё же я делаю глубокий вдох и пытаюсь начать снова.
– Я… Не могу поверить. – Качаю головой. В горле саднит. – Не верю. Но я каждый день сталкиваюсь с реальностью. Каждый день просыпаюсь – а тебя нет.
Висок пронизывает острая боль, распространяется из одной точки по всей голове горячей, жгучей волной. Тру висок пальцами и борюсь с собой, силясь подобрать слова.
– Если бы можно было повернуть время вспять, я не стал бы так злиться на вечеринке, – говорю наконец. – Я бы не стал давить на тебя во время того разговора в машине. Я бы выслушал тебя, когда ты сказала, что хочешь…
«Я хочу узнать, какой станет моя жизнь, если, обернувшись, я не увижу тебя». Сглатываю. Слова Кимберли снова и снова звучат у меня в голове. Они причиняют боль, но эта боль слабее той, к которой я привык.
Дело не в моей боли.
– Я дал бы тебе возможность побыть наедине с собой, личное пространство. Я бы… позволил тебе водить машину. – Я издаю хриплый смешок. – Ты бы определенно над этим посмеялась.
Я почти слышу ее смех. Почти.
Снова открываю рот, так много хочу сказать, но все мысли перепутываются, от горя я не могу облечь их в слова. Крепче сжимаю край надгробия, скорбь внутри меня всё растет, грозя захлестнуть меня с головой, и мой поврежденный мозг взрывается.
Острая, колющая боль пронизывает мой висок, крохотные искорки света пляшут справа и слева от меня.
Проклятье.
– Давным-давно жил-был один юноша… – Раздается у меня за спиной чей-то голос, мягкий и спокойный, но от него у меня мурашки бегут по коже.
Сначала сквозь пелену боли мне кажется, что это Ким. Еще одна галлюцинация.
Но голос принадлежит не ей.
Я быстро поворачиваюсь, ожидая увидеть кого-то, но вокруг только шелестят кроны деревьев. Мое зрение затуманено, но постепенно проясняется. Пульсирующая боль давит изнутри на мои глазные яблоки, поэтому я крепко зажмуриваюсь и тру виски, пока боль немного не стихает, так что у меня хватает сил достать из кармана пузырек с обезболивающим.
Борюсь с крышкой, специально сконструированной так, чтобы ребенок не смог ее открыть, наконец вытряхиваю на ладонь две таблетки и глотаю, не запивая.
Но голос не умолкает.
– Ему было грустно и одиноко. – Эхом раздается у меня за спиной.
На этот раз, когда я оборачиваюсь, в голове у меня проясняется, и я вижу девушку в солнечно-желтом свитере, стоящую в нескольких шагах от меня, среди моря розовых цветов. У нее длинные, вьющиеся каштановые волосы, кажется, они слегка колышутся, синхронно с ветвями деревьев.
Она смотрит на меня так неуверенно, что я поневоле задаюсь вопросом, не принадлежал ли тот мягкий голос кому-то другому. Но кроме нас двоих тут никого нет.
