«Горгона» Валерия Бочкова, замешанная на мощной символике античного мифа, на поверку оказывается остросовременным экшном, а экшн вдруг — тоже на поверку, более глубокую, глубинную — оказывается новым полифоническим мифом, в котором тема фуги — насилие и безнаказанность, а контрапункт — возмездие почти космическое».
Елена Крюкова
Часть первая
Планетарий
Оказывается, если сбрить брови, то весьма сложно изобразить на лице удивление. Да и другие эмоции тоже. К слову, именно в этом и заключается загадочность Джоконды — не в улыбке, а в отсутствии бровей.
Я тоже улыбнулась. Приблизилась вплотную к зеркалу.
От дыхания на стекле появилось туманное пятно. На месте бровей остались бледные полоски, впрочем, едва заметные. Повернула кран, пустила воду. Сначала шла тёплая, потом холодная, после почти ледяная. Нагнувшись, я сунула голову в раковину. Струя туго била в затылок, волосы тут же намокли, сползли вниз и прилипли к лицу. От холода череп онемел, казалось, он стал стеклянным. Я про то синеватое стекло из которого раньше отливали молочные бутылки.
Подо мной растекалась холодная лужа. Банное полотенце, на котором я стояла, постепенно промокло насквозь. Вода щекотными струйками стекала по ногам. Нарушая закон тяготения, забиралась под мышки. Я закрыла кран. Волосы за лето отросли, мокрые, они казались совсем чёрными. Пятернёй я расчёсывала их, зажимала прядь в кулак и отстригала под корень. Ножницы были тупые, я нашла их в глубине кухонного ящика — выяснилось, что в доме нет приличных ножниц. Клочья волос на кафеле напоминали мелких зверьков, мёртвых и мокрых.
Брить голову оказалось гораздо сложней, чем ноги или подмышки. Особенно затылок — глядя в зеркало, не понимаешь в какую сторону вести руку с бритвой. Даже умудрилась порезаться — сбоку, над ухом. Взяла из коробки свежее лезвие, снова намылила голову и прошлась ещё раз. Голый череп мне понравился — я видела его впервые. Круглый, без шишек и шрамов, красивый, как мраморный шар — качественный череп. Я осторожно провела пальцами по макушке: белая кожа была нежней шёлка, я даже всхлипнула от умиления.
— Как звать тебя? — я сделала шаг назад.
Определённо не Александра. Никак не Саша. И уж подавно не Шура. Я вглядывалась в лицо, пустое как контурный рисунок. На уроке географии нам давали контурные карты, там нужно было пустые страны покрасить в нужный цвет — вот ведь бред. Постепенно я перестала узнавать себя. Чем дольше смотрела, тем меньше сходства находила. По ту сторону зеркала стояла незнакомая баба, поджарая и жилистая, похожая на смуглую пловчиху в белой резиновой шапке. Волосы на лобке выглядели неопрятным и неуместным пучком. Пегим от седины и упругим как моток тонкой лески. Я выдавила в ладонь шампунь, быстро намылила низ живота и всё там сбрила.
Из зеркала на меня смотрели равнодушные, почти неодушевлённые глаза. Совсем чужие — я-то всегда думала, что они у меня карие, оказалось, какого-то болотного цвета. Как цвет этот называют — ореховый, что ли.
— Кто ты?
С улицы, едва слышно, долетел вой сирены, тихий и беспомощный, как стон. Пустые глаза действовали на нервы. Я старалась не встречаться взглядом с той, в зеркале. Использованные бритвы вместе с обрезками волос завернула в полотенце. Концы полотенца завязала, сунула комком в пластиковый пакет для мусора. Туда же кинула ножницы. Выпрямилась, втянула живот, провела ладонями по бёдрам. Вполне ещё ничего — улыбнулась и подмигнула. Та, в зеркале, подмигнула в ответ.
— Ну что уставилась, сучка? Не узнала? Ида я, — ухмыльнулась она. — Ида. Я вернулась.
1
Тут я отпустила её. Пусть сама учится плавать. «Сучка» — вот тварь! На себя посмотри, бритая курва.
Ида не обращала на меня ни малейшего внимания.
Бесцеремонная стерва, звонко шлёпая босыми пятками, разгуливала по квартире. Из холодильника достала молоко, отпила прямо из пакета. Прошла в спальню. Распахнув шкаф, начала рыться в моих тряпках. Повязала чёрный платок, ловким пиратским манером, туго и без складок. Нарисовала яркие губы, большие и слишком красные — и откуда у меня такая помада? Может, Люськина — вот ведь засранка малолетняя! Иду такие пустяки, как воспитание детей, не интересовали. Среди дочкиного хлама она нашла круглые очки в золотой оправе. Стёкла были радикально розового цвета.
Майка с линялым языком «роллинг стоунз», трусы. Выяснилось, что Ида из тех дам, что не признают бюстгальтеры — я спорить не стала. Она натянула свитер, через тонкую ангору явно проступали острые соски. Ладно — твоё дело. Она влезла в тёртые джинсы, застегнула сапоги. Топнула каблуками в пол — всё!
Мне хотелось задержаться, ну хоть чуть-чуть. Хотелось найти какой-то предлог, чтобы ещё раз пройти по комнатам. Пальцами коснуться вещей, тронуть их напоследок. Сентиментальная чушь — фыркнула Ида и сдёрнула с крючка мою кожанку. Не оглядываясь, вышла на лестничную клетку и захлопнула дверь.
В «хозмаге» выяснилось, что у Иды низкий голос, что она требовательна и нетерпелива — неожиданная смесь хамства с кокетством от которой мужики робеют по неясной причине. Она заставила продавца, мрачного парня с толстым лицом, тащить коробку со своими покупками (пятнадцать метров стальной цепи, слесарный молоток, два мотка бечёвки, пара строительных рукавиц) на стоянку. Захлопнув багажник, она закурила, сунула парню мятую купюру и села за руль. Вырулила на Проспект Мира.
В зеркале мне удалось поймать её взгляд. Я не курила уже пятнадцать лет, бросила, когда носила Люську. В моей прошлой жизни есть событие, которое мне почти удалось вытравить из памяти. Случилось это давно, к тому же я очень старалась. Свидетелей и участников тех событий я давно исключила из своей нынешней жизни. По крайней мере, мне так казалось.
Я выросла без отца. Моя мать, упокой бог её душу, рассказывала мне дивные истории: сперва мой родитель был персидским принцем, которого злой отец-падишах заставил жениться на какой-то тамошней принцессе. Разумеется, принц тайно был без ума от мамы. Она даже показывала мне дутый золотой перстень с куском полированной бирюзы и до четвёртого класса я не сомневалась, что мы обладаем сказочным сокровищем.
Ночами мне снились жёлтые барханы, из-за них миражами выплывали минареты и дворцы, зыбкие как пена, белые как сахар. Мне чудился сладковатый запах розового масла и имбиря. Я потела под периной: мой отец — седые пряди и белый камзол, трость (рубины в набалдашнике) в загорелом кулаке — встречал меня на мраморной лестнице. А в сентябре наша географичка, вернувшись с болгарского курорта, появилась в классе с точной копией маминого кольца да и ещё парой бирюзовых серёжек в комплекте. Сдержаться мне не удалось, я разревелась и выставила себя полной дурой на потеху всему классу.
Фантазия у неё была хоть куда, у моей матери. Не моргнув глазом она призналась, что на самом деле моим отцом был испанский музыкант. Да, он очутился тут на гастролях. Москва, Ленинград, ещё, кажется, Саратов. После выступления, в одном из ресторанов (каком? ну как же — в гостинице «Россия», там и был концертный зал) он увидел маму. Она уверяла, что он посвятил ей серенаду в стиле фламенко. Она даже включала мне музыку — нервные гитарные переборы каких-то виртуозных испанцев, при этом сама прищёлкивала пальцами и, загадочно ухмыляясь, закатывала глаза.
