– Да.
Она уселась мне на колени.
– Какой ты у меня классный.
Это еще что за телячьи нежности? Терпеть не могу нежности. Если так пойдет дальше, я стану солнышком или зайчиком.
Не дури, парень, тебе нравится. Признайся, мудила, тебе нравится.
Я отнес ее в спальню.
Мы упали в кровать. Мы в нее зарылись.
– Не надо, – сказала Настя.
Сначала я неправильно ее понял, потом правильно. Это – как скажете. Это с удовольствием. Терпеть не могу презервативы. С детства. Ну не с детства – лет с шестнадцати…
Теперь она ушла в душ, а я лежал и курил. Я засыпал. Надо бы потушить сигарету.
Я встретил его на улице.
– Ты куда? – спрашиваю.
– На Васильевский.
– Умирать?
Мы смеялись. Курили и смеялись.
– Мы теперь всегда будем вместе. Где ты, там и я.
– Не пзди, – говорю, – Ашот. Это из Булгакова. Ты не мог читать Булгакова.
Я проснулся. Окурок прожег пододеяльник. Выходит, пододеяльник теперь жженый. Не хочу спать на жженом. Нет, под жженым. Достаточно, давай-ка лучше просыпайся.
Настя сидела у компьютера, подперев голову ладошками.
– Я вставила тебе одно предложение.
– Хорошо, что не два.
– Слушай.
Хорошо поставленным дикторским голосом Настя прочитала:
– Милицейский протокол зафиксировал: «На месте преступления обнаружены фрагменты черепа бритой формы, что дает возможность предполагать причастность к убийству одной из молодежных группировок типа "СКИНХЕД"».
Я засмеялся.
– У тебя осталось покурить?
– Да.
– Я тебя люблю.
– Сохранить мою правку?
– Обязательно.
VII
Мне надо было зайти в редакцию. За мной увязалась Настя.
Под странным предлогом:
– Хочу увидеть настоящих журналистов.
– Меня тебе мало?
– Ты не настоящий, – сказала Настя. – И не журналист.
Она права. Удивительная женщина. Ведь просто мелет языком. Вроде бы генератор случайных слов, а каждый раз попадает в точку.
Да ты, похоже, влюбился. Не иначе как.
На крыльце курил Пожрацкий. Это лишнее. Настя, конечно, не барышня-смолянка, так ведь от речей Пожрацкого даже у профессиональной шлюхи уши завянут. Гаврила, видимо, почувствовал, что нужно сменить амплуа.
– Не поверишь, старик, все утро думаю о добре и зле.
– Не поверишь, я тоже.
– Тебе-то зачем? Ты не способен творить зло.
– Как знать, – говорю. – Хотя, пожалуй, ты прав. Я делаю подлости без удовольствия, а это, если верить Довлатову, первый признак порядочного человека.
– Он же и последний.
Пожрацкий пошлейшим образом выдыхал дым колечками. Он был похож на утку.
– И что ты надумал за целое утро?
– Слушайте, – сказал Пожрацкий.
Он как будто впервые заметил Настю. До этого на нее даже не взглянул. Странно, на него не похоже.
– Один мой приятель работал в спортивной газете, – начал Пожрацкий, закурив новую сигарету. – Ему велели написать про теннис. А теннис – он далеко. То в Мельбурне, то в Шанхае, то в Уимблдоне. Никто его вживую не видит и, по большому счету, ничего о нем не знает. Поэтому мой приятель взял статью из «Известий». Не просто воспользовался, а тупо залез на сайт и нажал «копировать» – «вставить». Ни полстрочки не изменил. Кто в спортивной газете читает «Известия»? И кто в «Известиях» читает спортивную газету?
– Естественно, – встряла вдруг Настя, – продолжайте.
– Автором статьи в «Известиях» оказался начальник моего приятеля по той самой спортивной газете. Автор, он же начальник, был до глубины души возмущен произволом. И очень хотел покарать подчиненного за вероломство и, вообще говоря, халатное отношение к делу. Но не мог. Не мог признаться, что подписанная псевдонимом Иван Ракеткин статья принадлежит ему. На это последовал бы ответ еще более высокого начальства: «Что ж ты, сука, в чужих изданиях сотрудничаешь!» За сотрудничество в чужих изданиях его бы самого вздрючили.
Пожрацкий перешел на эпический слог:
– И долго скитался обокраденный автор от одного коллеги к другому и по большому секрету рассказывал о своем несчастье. А коллеги смеялись и предлагали ему выпить, зная, что он не пьет, и от этого всем, кроме обокраденного автора, становилось веселее и легче на душе.
Пожрацкий выдержал паузу и изрек мораль:
– Так добро не смогло покарать зло, потому что само оказалось злом.
– Потрясающая история, – сказала Настя. – Вы очень хорошо рассказываете.
Я ничего не сказал и только посмотрел Пожрацкому в глаза.
– Понял, старик. На чужое не покушаюсь, мы же друзья. Гаврила Пожрацкий умеет ценить дружбу.
Забрызгав мне ухо слюной, ценитель дружбы прошептал:
– У тебя с ней серьезно?
Я на секунду задумался:
– Нет.
На крыльцо вышел редактор. Медленно достал сигарету, затянулся и нехотя выговорил:
– Молодец.
Пожрацкий засиял:
– Ты о моем репортаже с гей-парада? Да, Саня, удался, не буду скромничать.
– Твой репортаж я не поставил. Как-нибудь в другой раз, если место будет. Вот он молодец.
«Он» – это я.
Вроде бы Настя рядом, слышит, но, в отличие от Пожрацкого, я не сиял. Чувствовал, что не к добру эта похвала.
– Статья – супер.
Я посмотрел на редактора поверх очков. Статья – говно, и ты это прекрасно знаешь. Откуда ветер дует?
– Будешь вести тему. И убийство Гркчяна, и скинхедов.
Я сказал, что не могу вести темы. Долгоиграющие проекты не для меня. Я человек настроения. Преимущественно плохого.
– Вопрос не обсуждается.
– А что, – снова встряла Настя, – по-моему, очень интересная и перспективная тема.
Господи, думаю, ну ты-то куда?
– Практикантка? – спросил редактор.
– Да, – сказал я.
– Нет, – сказала Настя, – я его любовница.
– Выбор одобряю, – усмехнулся редактор.
Я не понял, чей выбор одобряет редактор, мой или Настин.
– Насмотрелась, – говорю, – на журналистов? Пошли.
Мы не спеша шли по улицам. Народ суетливо сновал мимо нас. Машины уныло маялись в пробках. Ротвейлер целеустремленно бежал куда-то, волоча за собой хозяина.
