Мы склонились над сейфом. Упрямый Пожрацкий набрал 1937. Не открывается. Пожрацкий поменял «семерку» на «шестерку».
– Он пуст, – раздался голос Громбова.
Пожрацкий обернулся, а я уткнулся лицом в сейф. Оборачиваться не хотелось. Хотелось провалиться сквозь землю.
– Вы бы хоть на шухер кого-нибудь отрядили, – сказал Громбов.
– Я, пожалуй, пойду, – пробурчал Пожрацкий и ретировался.
Много б я отдал, чтобы уйти вслед за Пожрацким, но отдавать было нечего. Я пришел сюда брать, а не отдавать.
– Мне нужны деньги, Семен.
– Сколько?
– Много.
– Зачем?
– Не могу сказать.
Громбов уселся в кресло.
– Не хочешь – не говори. Денег все равно нет. Все ушли на Марш интернационалистов.
– А когда будут?
Громбов заглянул в блокнот:
– Не раньше чем через месяц.
– Через месяц поздно.
– Ничем не могу помочь. Выпутывайся сам.
Ну, сам так сам. Я вышел из кабинета и набрал номер Шрухта.
– Астандил Саломонович? Роман будет. Но мне нужно кое-какое время.
– Договорились, – сказал Шрухт, – но пишите борзо.
– Как?
– Ох, молодо-зелено. Не бережем мы русский язык. Что имеем, не храним, потерявши, плачем. Борзо означает быстро.
– Хорошо, – сказал я. – Напишу борзо и быстро.
III
Телефон звонил не переставая. Я нащупал трубку.
– Алло!
Чей это голос? Мой? Странно. Мне казалось, у меня другой голос.
– Почему ты не берешь трубку?
А вот это уже голос Громбова. Определенно Громбова. Почему его голос не изменился, а мой изменился? Попробую еще раз:
– Не слышал звонка.
Изменился. До полной неузнаваемости.
– Ты уже неделю не слышишь звонка, – сказал Громбов.
– Неделю? Я думал, дня три.
– Ровно неделю.
– Оставь меня в покое, – выдавил я. – Оставь меня в покое на три дня – и будет ровно десять дней.
– Вообще-то завтра прилетает Настя.
– Спасибо, что предупредил.
Я спустил руку с кровати и нащупал бутылку. Жадный глоток протяженностью в двадцать секунд. Что за гадость? Blazer лимон. До чего я докатился…
Начинал я с Пожрацким. Если Громбов не врет, неделю назад. А с чего Громбову врать? Значит, неделю назад. С Пожрацким мы пили виски. В ларьке у дома я купил водку.
Точно водку? Что за вопрос – конечно, водку. Не мог же я ночью купить виски. Ночью и водку-то продают только в этом ларьке. Во всей округе – только в этом ларьке.
Потом, судя по бутылкам на столе, я пил ореховую настойку. Логично. Нельзя же все время пить водку.
После ореховой настойки пошла рябиновая. Тоже правильно. Я же не белка, чтобы неделю пить ореховую настойку.
Затем наступил черед блейзера. Наверное, день на пятый или шестой.
В душ. Немедленно в душ. Завтра приезжает Настя. Впервые мне хочется, чтобы она задержалась.
В каком месте мне хуже всего? Во всех. К черту блейзер, сейчас бы водки.
На кухне нашлось грамм семьдесят. Больше и не надо. А семьдесят помогут. Должны помочь.
Я выпил водки и запил блейзером. Полегчало.
Что на кухне делает ноутбук? Посмотрим. Текст? Я писал текст? Определенно писал. Файл называется «Роман о Гурлянде – MicrosoftWord». Надо бы почитать, пока отпустило.
С трудом разбирая слова, я погрузился в чтение. Через минуту заинтересовался.
Отрывок № 1.
Илья Яковлевич Гурлянд мерил шагами мрачную, наводящую на одних тоску, а на других ужас приемную министра в доме у Цепного моста. Илья Яковлевич тяжело дышал и нервно накручивал на палец жиденькую бороденку.
Зачем он понадобился в такой час всесильному министру внутренних дел Вячеславу Константиновичу Плеве? Эта мысль со вчерашнего вечера не давала покоя свежеиспеченному чиновнику особых поручений. Впрочем, какой смысл гадать? Ясно, что не орден будут вручать. Зачем бы ни вызвали – хорошего не жди. Вячеслав Константинович суров и скор на расправу.
А повод для недовольства у министра был, и Гурлянд догадывался, какой именно. Месяц назад Плеве поручил ему разобраться с земскими либералами, давно досаждавшими Вячеславу Константиновичу своим оппозиционным нытьем. Недавно в Штутгарте они хорошенечко затусили и с перепоя выкатили новый лозунг: «Россия без Плеве». Плевать, конечно, на их лозунги, но какая-то гнида рассказала обо всем царю.
Его императорское величество сильно удивились.
– И это всё, чего они хотят? – спросил государь у Плеве на всеподданнейшем докладе. – Делов-то куча.
И так посмотрел на Вячеслава Константиновича, что тот, с пеленок познавший жестокие законы придворной конкуренции, сразу понял: отставка не за горами. Вернувшись с доклада, Плеве первым делом позвал своего нового любимца.
– Достали эти козлы земские, – сказал министр Илье Яковлевичу. – Поперек горла стоят. Пора их упаковать по полной программе.
– Что сделать? – спросил Гурлянд, который хоть и овладел русским языком в совершенстве, но жаргонизмусы, как говорили в Демидовском лицее, где он еще недавно профессорствовал, понимал не всегда.
В родном Бердичеве было проще: упаковать значило упаковать. Он сам в детстве не раз упаковывал в бумазею тряпье, которым отец – почетный гражданин Яков Ильич Гурлянд – торговал на базаре в свободное от занятий юриспруденцией время.
– Упаковать, закрыть, приземлить, – объяснял министр, злясь на несообразительность подчиненного, которому предстояло столь ответственное задание.
Гурлянд, кажется, начал понимать.
– Может, в-выслать к ебеням на В-вологодчину? – предложил Илья Яковлевич, слегка заикаясь, – следствие давней контузии, полученной во время бердичевского погрома, организованного Вячеславом Константиновичем еще в бытность директором департамента полиции.
Вообще-то Гурлянд не любил крепких выражений, но ведь и в МВД его никто силком не тащил. С волками жить – по-волчьи выть.
– Хватит этих полумер, – отрезал министр. – Впаять по полной программе, лет по восемь.
– Общественность разорется, – возразил Гурлянд. – Скажут, дело п-политическое. Французы развоняются.
– Плевать я хотел на твоих французов, – крикнул Плеве, стоявший за дружбу с близкой ему по духу и крови Германией и не одобрявший союз с дерьмократической Французской республикой. – Но политики не надо, ты прав, будем шить уголовщину.
