Действительно, если на Олимпиаде и Евро победили, так коммунизм построить – раз плюнуть. И построили бы, но сборная подкачала.
В финале чемпионата Европы 1964 года советской команде пришлось играть с очередными злейшими врагами – франкистской Испанией. Перед матчем тренеру Бескову сказали, что проигрывать нельзя ни в коем случае. Всякий риск нужно исключить, поэтому он, Бесков, должен поставить пять центральных защитников.
– С ума сошли? – возмущался Бесков. – Мы так никогда не играли. Так вообще нельзя играть.
– Этот решение Политбюро, – ответили Бескову. – Оно не обсуждается.
Естественно, пять центральных защитников мешали друг другу, и наши проиграли. Как бы подтвердив преимущество франкистского тоталитаризма над советским.
А советский народ и направляющая его компартия воочию узрели хрущевский волюнтаризм. Короче говоря, 21 июня сборная СССР проиграла испанцам, а уже 14 октября Н. С. Хрущев был снят со всех партийных и государственных постов.
Но успехов в футболе по-прежнему не было, поэтому коммунизм к 80 году построить не удалось.
На чемпионате мира 1982 года сборной СССР руководили сразу три тренера – Бесков, Лобановский и Ахалкаци. Такая же неразбериха творилась и в руководстве страны, где разные кланы боролись за власть при больном и впавшем в маразм Брежневе.
После 82-го наступил короткий период безвременья в стране и футболе, но весной 1986 года вставший у руля сборной Валерий Лобановский начинает ее перестройку, а вставший у руля страны Михаил Горбачев на встрече в Тольятти впервые произносит слово «перестройка».
В 1988 году мы выиграли олимпийский турнир и стали вице-чемпионами Европы. 88-й – это год наивысшей популярности М. С. Горбачева и проводимой им политики перестройки и гласности.
В 90-м сборная Лобановского бесславно выступила на чемпионате мира, и Советский Союз приказал долго жить. Что толку быть вместе, если на чемпионате сборная проигрывает каким-то румынам?
– Здорово! – закричала Настя. – Футбол – это то, что нам нужно. Там же непочатый край работы.
– Не могу с тобой не согласиться, учитывая, что «Зенит» пропустил от «Малаги» уже третий гол.
– При чем тут «Зенит»? – вопила Настя. – Там же расизм! Ваши фанатики…
– Фанаты.
– Неважно. Они же фанатики?
– В общем-то, да.
– Ваши фанатики обижают афроамериканцев.
– У нас нет афроамериканцев.
– Я не могу назвать негра негром, – возмутилась Настя. – Это неполиткорректно.
– Совсем недавно ты называла азербайджанцев хачами.
– Не напоминай мне о прошлом. И не сбивай. Фанатики обижают афроафриканцев.
– Говори лучше «чернокожие футболисты».
– Зануда, – вздохнула Настя. – Лучше скажи, как именно их обижают.
– Кричат «У-у-у», бросают шкурки от бананов.
– Отлично, – сказала Настя. – То есть, конечно, плохо, но мы вписываемся.
– Хорошо. Пойду за бананами.
Настя опять вздохнула.
– Идиот. С тобой невозможно серьезно разговаривать. В футболе крутятся огромные деньги.
Что ж, если серьезно, Настя говорила дело. Отсосать грант на борьбу с футбольным расизмом – это идея. Хорошая идея. Я спросил, когда приступаем к работе.
– Через три недели, – ответила Настя.
– Почему через три?
– Потому что послезавтра я уезжаю в Канаду.
В Канаду? Что за бред?
– В Канаду. К родителям, – сказала Настя.
Оказывается, родители Насти живут в Канаде.
Мы столько времени вместе, а я даже не знал.
– Почему ты ничего не говорила?
– Потому что ты не спрашивал.
– Но почему ты не говорила, что уезжаешь?
– А почему ты никогда не спрашивал про моих родителей?
Действительно не спрашивал. Я никогда не просил ее рассказать о себе. И совсем ничего о ней не знаю. Мне хотелось, чтобы ее жизнь оставалась загадкой. Впрочем, не надо себя обманывать. Мне просто была неинтересна ее жизнь. Она со мной – и довольно.
– Я тоже хотел бы побывать в Канаде, – сказал я. Как бы невзначай. То ли напрашиваясь, то ли абстрактно мечтая.
– Ты можешь побывать в Канаде, только не со мной. Иначе мои родители немедленно начнут выдавать меня замуж.
– За кого?
– Совсем дурак, – в третий раз вздохнула Настя. – За тебя, конечно.
– А что? Я нынче завидный жених.
Что я говорю? К чему эта бесконечная ирония? Почему не сказать прямо: я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.
Хочу? Конечно, хочу. Почему тогда не сказать? Потому что я боюсь отказа. Оскорбительного отказа. Ироничного отказа. И защищаюсь от иронии посредством иронии. А в итоге вся жизнь – не всерьез. Вся жизнь – скольжение по поверхности.
– Жаль, что ты уезжаешь, – сказал я. Надо было сказать еще что-нибудь, но я не сказал.
Настя потерлась об мою щеку.
– Не переживай. Я ненадолго.
– Надо бы отметить отъезд, – предложил я.
– Для начала нужно к нему приготовиться. Возьми ручку или карандаш.
Я слушал и записывал. Рейс Санкт-Петербург – Квебек. 76 тысяч 675 рублей. В одну сторону. В Ванкувер через Пекин получается дешевле, но я должен согласиться, что глупо лететь в Пекин, чтобы попасть в Канаду.
Плюс на подарки родителям. На подарки друзьям родителей. На проживание – не может же она, в самом деле, жить за родительский счет. И отказаться от развлечения в Канаде, разумеется, тоже не может.
О том, чтобы показаться на глаза родителям в обносках, в которых она здесь ходит, даже речи быть не может. А новая сумочка всяко нужна, независимо от Канады, я должен это понимать.
На следующий день мы сидели на кухне и пили вино. Хотели пойти в ресторан, но денег уже не было. А потом она улетела.
II
Никогда не думал, что буду скучать. Скучать вообще, скучать метафизически – это мне знакомо. А скучать по кому-то – даже выражения такого не было в моем лексиконе. Поди ты, как жизнь изменилась.
Мобильник у Насти не работал, в интернет она не выходила. Пожрацкий трындел про гранты, которые не сегодня завтра прольются на нас золотым дождем, а я думал о том, что Насти нет рядом.
На пресс-конференции журналисты смеялись над каждой моей шуткой, а я думал о том, что шутки пропадают зря, потому что Настя их не слышит.
Вечерами я приходил в пустую квартиру и разговаривал с Настей. Я рассказывал, что случилось за день, придумывал ее реплики и сам же с ними спорил. Потом ворочался в пустой кровати и засыпал только под утро.
