– Почему? – спросил Громбов. – Потому что не слышали вашу речь? Я им вкратце пересказал содержание.
Оказывается, Громбов умеет язвить. Еще удивительнее, что Перкин, оказывается, умеет сносить оскорбления. Было во внешности Громбова нечто, пресекающее всякую возможность хамить или хотя бы перечить.
– Отойдем, – Перкин ухватил меня под локоть.
Мы отошли.
– Как же наш уговор?
– Ты переборщил с критикой.
– Я планировал выбрать тебя заместителем.
– Неужели?
Перкин помялся и заявил, что голосование должно быть честным.
Я улыбнулся:
– Оно и будет честным. Эти парни честно проголосуют за меня, даже если я лично призову их поддержать твою, во всех смыслах более достойную, кандидатуру. Ничего изменить нельзя, обстоятельства оказались сильнее нас.
Перкин скрежетнул зубами и принялся звонить по мобильнику.
– Что значит не можешь? – раздавался в холле его голос. – А я говорю, приезжай… Мне плевать, чем ты занят…
Перкин кричал и ругался, молил и угрожал, но, судя по всему, значительного подкрепления на его фронте не ожидалось. В умении убеждать людей он явно уступал Громбову. Да и люди в «БАНане», как назло, подобрались не той закалки, что громбовские орлы.
Со времен Пелопоннесской войны, когда Афины схлестнулись со Спартой, демократия неизменно проигрывает четкой военной организации, а красноречие бессильно перед субординацией.
В кармане отчаянно вибрировал телефон, возвращенный Громбовым в целости и сохранности.
– Алло.
– Ты где? Я тебя целый час ищу, – кричала Настя. Слова, предполагавшие обиду, звучали восторженно.
– Я на конференции.
– Я тоже на конференции, – захлебывалась Настя. – Меня Громбов сканировал.
– Что с тобой сделал Громбов?
– Неважно. Через пятнадцать минут выборы. Я буду твоим заместителем.
Наверное, я ослышался. Нет, не ослышался. Громбов обещал ей пост заместителя по связям с общественностью. Я предпочел бы связываться с общественностью без помощи Насти.
Отключив связь, я снова бросился искать Громбова. В дальнем углу, у пожарного выхода, он мирно беседовал с Пожрацким и Настей.
– А вот и председатель, – торжественно объявил Пожрацкий. – Разрешите представиться: ваши заместители. Семен Громбов. Первый, я бы сказал наипервейший, заместитель. Анастасия Филиппова. Зам по пиару. И я, Гаврила Пожрацкий, заместитель по финансовым вопросам.
– Прекрати паясничать, – бросил я Пожрацкому и схватил за рукав Громбова: – Она не может быть заместителем. Она – Борис Сарпинский.
– Ты выпил? – спросил Громбов безо всякого удивления.
– Это правда, – призналась Настя.
– Что правда? – спросил Громбов.
И я тоже спросил:
– Что правда?
– Правда не в том, что он выпил, – сказала Настя. – Правда в том, что я – Борис Сарпинский.
– Вы вместе выпили? – спросил Громбов, опять же – безо всякого удивления.
Я рассказал про эфир. Объяснил, что Настя не может быть заместителем, потому что засвечена в телевизоре как русский националист Борис Сарпинский.
– Один раскаявшийся грешник милее Господу, чем десять праведников, зла не ведающих, – изрек Пожрацкий.
– Ты когда пятьсот рублей отдашь, зам по финансам?
– Деньги не вопрос, – Гаврила ощущал себя без пяти минут олигархом, – дай только наладить дело. Не поверишь, я отлично умею выбивать гранты.
– Поверю, но трудно будет наладить дело на гранты в пятьсот рублей.
– Гранты будут не в пятьсот рублей, – уверенно сказал Громбов. – А она будет твоим заместителем.
– Ладно. Я, в общем-то, не против. Я, в общем-то, за.
– Вау! – закричала Настя и повисла у меня на шее. Я посмотрел на Громбова:
– Ты хорошо подумал?
– Я всегда хорошо думаю, – сказал Громбов.
Пожрацкий изучал оголившуюся Настину спину и попку, плотно обтянутую джинсами.
– Анастасия, – с придыханием произнес Гаврила, – в отношениях с начальством нельзя допускать подобных вольностей. Проявление чувств уместно лишь с равными по рангу.
Настя отпустила меня и бросилась на шею к Пожрацкому. Связи с общественностью налаживались гораздо быстрее, чем я ожидал.
Выборы председателя прошли образцово. Даже предвзятые наблюдатели ПАСЕ не нашли бы, к чему придраться. Все как положено: избирательные бюллетени с двумя фамилиями – моей и Перкина; картонный ящик с прорезью, стоящий на столике под охраной членов счетной комиссии; угрюмое спокойствие на лицах голосующих.
Громбов отрядил в счетную комиссию сержанта Приблудько, который при подсчете высверлил глазами каждый бюллетень. Два бюллетеня, в каждом из которых красовалось по матерному слову (в первом – напротив меня, а во втором – напротив Перкина), были признаны недействительными. Второй был мой, первый, предполагаю, Перкина.
Председатель счетной комиссии бесстрастным голосом объявил: 62 голоса за меня, 48 – за Перкина.
Перкин вскочил со стула и с гордо поднятой головой направился к выходу. Полный негодования, он решил для вящего эффекта на прощание хлопнуть дверью. Чтоб ее открыть, Перкин потянул изо всех сил. Массивная дубовая дверь, на славу сварганенная мастером позапрошлого века, поплыла медленно и торжественно.
В этот момент следовало сообразить, что есть двери, которыми хлопнуть нельзя. Но Перкин в своем возбуждении этого не заметил и старался изо всех сил ею хлопнуть. Чтобы закрыться, дверь поплыла в обратном направлении так же медленно и торжественно.
Замысел был такой: великий вождь оппозиции разорвал с продажными негодяями и, чтобы подчеркнуть разрыв, покидая их, в сердцах хлопает дверью. А получилось, что крайне раздраженный человек барахтается на дверной ручке в непосильной борьбе с тяжелой и тупой дверью.
Нехорошо получилось. С Перкиным сегодня вообще нехорошо получилось.
Перкиновские клевреты проследовали за вождем, правда, уже без попыток хлопнуть дверью. Людочка слегка замешкалась, подождала, пока соратники выйдут, и подошла ко мне:
– Вам, наверное, секретарша понадобится.
Я усмехнулся:
– Завтра же приступай к работе.
Лишившись оппозиции, мы единогласно избрали заместителей и политический совет, после чего громбовская команда во главе с сержантом Приблудько отбыла восвояси, а новоявленный зам по финансам Пожрацкий приступил к фаундрайзингу. Собрав с оставшихся интербригадовцев пять с половиной тысяч рублей, он отправился за коньяком и закуской.
– До которого часа ты арендовал помещение? – поинтересовался я у Громбова.
