«Шилом уместнее в горло, а не в грудь» – пронеслось в голове.
Похоже, я недооценил Дучу. Больно долго я испытывал терпение Фортуны – дама обиделась и повернулась спиной.
Как глупо кончить жизнь в обшарпанном подъезде, в десятке метров от места, где пятьдесят человек заседают и ждут твоего возвращения. Пятьдесят человек, готовых прийти на помощь, но понятия не имеющих, где ты.
Я мыслю, следовательно, существую. Неплохо сказано. В какой-то момент я перестал мыслить. Я, наконец, почувствовал страх.
И ноги подгибались, и в горле пересохло. И не вздохнуть. Сколько я ни пытался, в легкие не попадало ни глотка воздуха.
Дуча слегка надавил, и шило уперлось во что-то твердое. Он надавил сильнее.
– Что у тебя там?
Я пожал плечами – на самом деле не знал.
Дуча полез в мой нагрудный карман и вынул из него табличку с головой тигра.
– Пайцза?! – закричал Дуча. И снова – то ли вопросительно, то ли утвердительно.
Я кивнул.
Странные вещи стали происходить в подъезде. Я начал дышать, в то время как Дуча на глазах обмякал, как будто невидимый насос высасывал из него воздух, перекачивая в меня.
Теперь у Дучи, а не у меня подгибались ноги.
– Прости, – сказал Дуча и тут же поправился: – Простите.
Сказал и поклонился. После чего, не разгибаясь, стал пятиться, пока не скрылся за дверью. Я слышал, как он побежал через двор на улицу. Со всех ног понесся, а не побежал.
Я вышел из подъезда, глубоко вдохнул, глубоко выдохнул и закурил. Присел на поребрик. Поскольку моя история может попасть в руки москвичам, поясняю, что присел на бордюр.
Покурил. Хотел встать, но увидел, что из арки на меня несется Дуча. Да что ж такое? Неужели передумал?
Дуча остановился в метре от поребрика и с церемонным поклоном протянул пайцзу:
– Извините, пожалуйста, забыл отдать.
Я забрал пайцзу.
Дуча разогнулся и снова бросился наутек.
– Объясни, в чем дело, – крикнул я вдогонку, но Дуча скрылся из виду.
Впрочем, и без него понятно, в чем дело. Пайцза. Символ власти.
Я посмотрел на дощечку повнимательнее. Голова тигра и какие-то закорючки, которые, видимо, должны обозначать уйгурские письмена. «По воле великого бога и по великой его милости к нашему хану, да будет благословенно его имя и да помрут и исчезнут все ослушники», – писали монголы на пайцзах.
Что ж, ослушник Дуча исчез. Правда, не помер, что тоже хорошо. Да будет благословенно имя великого хана Астандила Саломоновича Шрухта, наградившего меня дощечкой, способной творить чудеса.
Чудесней чудес, пожалуй, и не бывает. Во время собрания интернационалистов меня чуть не угрохал сбрендивший нацик. Это, положим, нормально. Боец интербригады пал от руки врага. Но бойца спасла пайцза, полученная им от русского патриота и негласного фюрера Астандила Шрухта.
Мир надо воспринимать чувствами. Зрением, слухом, вкусом, обонянием и осязанием. Недаром пятиконечная звезда является аллегорией этих самых пяти чувств.
Большевистские мистики не дураки были, когда выбирали символику. Смотри на звезду, включай чувства и отключай разум. Иначе говоря, голосуй сердцем. Потому что любая попытка постигнуть этот мир разумом обречена на провал, а разум при этом неизбежно распадется на составные элементы. То есть на те же пять чувств? Интересная гипотеза.
IX
Когда я вернулся, конференция разошлась на перерыв. Делегаты побогаче отправились отобедать, но большинство слонялось по коридорам и холлу.
И снова все пять чувств подсказывали, что на меня кто-то смотрит. Не просто смотрит, а подкрадывается сзади. Глаза накрыли чьи-то ладони, и я инстинктивно ударил локтем в живот.
– Ты с ума сошел?
Я обернулся и увидел редакционную поэтессу Танюху в балахоне и с растрепанными волосами.
– Ты что здесь делаешь? – спросил я.
– Мог бы и извиниться.
– Извини. День выдался сложный, лучше сегодня надо мной не шутить.
– Ты всегда так приветствуешь женщин? Буду знать, – послышался чей-то голос, но не Танюхин. Намного приятнее.
К нам подошла сияющая Нэлли Прозоровская, она же Наташа Павлюк.
– А ты что здесь делаешь?
– Мне позвонили и сказали, что нужно срочно приехать, – сказала Наташа.
– Ты собираешься снимать этот шабаш? А где оператор?
– Я не собираюсь снимать этот шабаш. Приехать попросили меня, а не съемочную группу.
– Кто попросил?
– Что за глупый вопрос, откуда я знаю? – Наташа смотрелась в зеркальце и всем своим видом изображала недовольство. – Кстати, ты не знаешь, где здесь женский туалет? Мне нужно привести себя в порядок.
– Что за глупый вопрос, откуда я знаю?
– Наш петушок подцепил сразу двух курочек? – раздался еще чей-то голос, по степени приятности уступавший даже Танюхиному.
Это еще что такое? На нас двигалась компания подвыпивших молодых людей, среди которых я узнал любителя фунтов Жору Канарейчика и отставного человека-бутерброда Троеглазова.
– Вам тоже позвонили и попросили приехать?
– И мы немедленно понеслись к тебе на крыльях любви, – омерзительным голосом просипел Троеглазов и полез целоваться.
– Попрошу без амикошонства, – сказал я, отстраняя излишне впечатлительного борца за коммунизм и денежные знаки.
В дверном проеме мелькнул Громбов. Вот кто мне нужен.
– Откуда они здесь взялись?
– Воспользовался твоим мобильным телефоном, – без намека на эмоции сказал Громбов. – И твоей записной книжкой.
– Ты попросил их приехать, и все они согласились?
– Мы умеем убеждать людей.
– Да, вы умеете, – задумчиво сказал я. – Но их все равно не хватит для победы.
– Этих не хватит, – согласился Громбов. – Зато других хватит.
– Каких других?
– Посмотри, – Громбов указал взглядом на зал заседаний, где плотной группой сидели человек пятьдесят, как две капли воды похожих на него самого. Те же деревянные лица, те же скромные, но аккуратные костюмы. Даже ботинки у всех одинаковые.
Не я один с интересом рассматривал вновь прибывших интернационалистов. Стоявший неподалеку Перкин буравил их взглядом, полным лютой ненависти и заслуженного презрения.
– Что это значит? – процедил Перкин сквозь зубы.
– Это запоздавшие делегаты конференции, – сказал Громбов.
– Они не могут участвовать в голосовании по выборам председателя.
