– Вы хотите, чтобы я слил на вас компромат за ваши же деньги? – еще раз уточнил начальник.
– За мои деньги, – грустно сказала персона. – Но под моим контролем.
Лучшим автором начальника был я. Мне потребовалось всего два с половиной часа. Полтора часа на изучение компромата и час на написание.
Я порхал на крыльях вдохновения. Мысль текла плавно, фраза цеплялась за фразу, каждый эпитет порождал новый, еще более желчный.
Я распечатал текст. Бумага сочилась ядом. Я видел, как он проступает сквозь невысохшие от краски строчки.
– Так быстро? – удивился начальник, когда я принес ему готовый текст.
Начальник читал, и лицо его просветлялось. Тонкая вертикальная морщинка на переносице, появившаяся годом раньше, когда оболганный директор трамвайного парка выставил счет за оскорбление чести и достоинства, бесследно пропала.
Пропали и желтые тени у висков, и две чуть заметные сеточки у наружных углов глаз. Кожа щек налилась ровным розовым цветом, лоб стал бел и чист, благородные седины благоухали.
– Снимаю шляпу, – сказал начальник, дочитав до конца. И это был лучший комплимент, который я мог услышать от немногословного и некомплиментарного начальника.
Когда текст читала чрезвычайно важная персона, ее лицо не просветлялось. И морщинок, кажется, становилось больше, и тени у висков наливались желто-коричневым цветом, и лицо покрывалось нездоровой бледностью.
– Ваш автор – сволочь, – сказала персона начальнику.
– Почему? – удивился начальник. – Вы же сами просили.
– Я просил, чтобы ваш автор меня обосрал, – сказала персона, которая на самом деле была мужского пола. – Но я не просил его получать от этого удовольствие.
Сегодня те же самые слова я по праву мог адресовать Перкину.
Мне надоело его слушать. Я достаточно самокритичный человек, свои недостатки знаю сам. Исправлять не умею, а знать знаю.
Я вышел на улицу. Пройтись и подышать воздухом. Говорят, дышать воздухом в центре города вредно для здоровья. Может, и вредно, но всяко лучше, чем сидеть на конференции интернационалистов. Ядовитый поток делегатских речей, прямо скажем, воздуха тоже не озонировал.
Не успел я ступить за порог, как почувствовал что-то неладное. Какой-то тревожный воздух был сегодня в центре города. Какое-то ощущение беды витало в нем.
Я осмотрелся. Обычная картина. Неправильно припаркованные машины, люди, спешащие по делам, окурки, смятая банка из-под энергетика. Но стоять на улице почему-то не хотелось. Я прошел метров двадцать и свернул во двор.
Закурил. Обычно курение успокаивает. По крайней мере так считают курильщики.
На этот раз не успокоило. Серое питерское небо, серый асфальт, серые дома – все это должно навевать тоску. И навевает приблизительно триста дней в году. Но сегодня дело не в тоске. Было ощущение, что на меня кто-то смотрит.
Когда я выступал на конференции, казалось, что никто на меня не смотрит. А сейчас будто кто-то глаз не спускает.
– Который час? – послышалось за спиной.
Я вздрогнул и в ужасе отшатнулся.
– Что с вами?
Передо мной стоял дедушка с кокер-спаниелем. Тихий дедушка с бородой. И кокер-спаниель с бородкой.
Отчего дедушка интересуется, который час? Если он гуляет со спаниелем – значит, живет неподалеку. Не мог же он приехать из пригорода, чтобы погулять с кокер-спаниелем и потерять счет времени.
– Нет часов, – сказал я.
– А мобильник?
– Что мобильник?
– Мобильник у вас есть? – спросил дедушка.
Мобильника тоже не оказалось. Разочарованный дедушка скрылся в арке.
Надо лечить нервы. Или не надо. С похмелья нервы всегда напряжены, как тросы. Малейший шорох пугает. И шелест. Не говоря уж о дедушках с кокер-спаниелями.
Вдруг дверь в один из подъездов хлопнула. Никто не вошел и не вышел, а дверь хлопнула. А не пойти ли мне к черту из этого дворика?
Дверь хлопнула во второй раз. В третий. Оглянувшись по сторонам, я подошел к подъезду, взялся за ручку, слегка потянул на себя и заглянул в щелочку. В ту же секунду дверь, распахнувшись, ударила по лицу так, что в глазах потемнело. Кто-то схватил меня за шиворот и затащил в подъезд.
– Узнаешь, сука?
Передо мной стоял Дуча. Вспомнил. Мне же Шрухт говорил, что он единственный из «Русского вызова», кто остался на свободе.
– Ты нас мусорам заложил, – Дуча то ли спрашивал, то ли констатировал факт.
– Почему я?
– Следак рассказал.
– Какой следак?
– Жженый, – прошипел Дуча.
Вот те на! Зачем Жженому понадобилось меня закладывать? И даже не закладывать, а врать, будто я заложил «Русский вызов». Ничего не понимаю.
Впрочем, разбираться будем потом, сейчас нужно что-нибудь говорить, поскольку Дуча явно принимает молчание как знак согласия.
– И ты ему поверил? – презрительно спросил я. Пожалуй, с презрением слегка переборщил. Не хватало еще ударить себя кулаком в грудь. Дескать, своему боевому товарищу не веришь, а следаку поверил?
– Приходится верить, – сказал Дуча. – Пацанва сидит, а ты гуляешь на свободе.
– Ты тоже гуляешь на свободе.
– Убью, сука!
Год назад у меня, наверное, ноги бы подгибались со страху. Но, как говорил Мармеладов, ко всему подлец-человек привыкает.
Слишком часто за последнее время доводилось попадать в положения, которые казались безвыходными. Стрелка с армянами, встреча с Саркисом, приход Мясника… На этом фоне Дуча казался относительно безобидным. К тому же в голову пришла спасительная мысль:
– Давай прямо сейчас позвоним Жженому, – предложил я Дуче.
– Звони.
Жженому я, естественно, звонить не собирался. У меня и номер его нигде не записан. Я собирался позвонить Громбову и дать понять, что без его помощи мне не обойтись. Главное, сразу объяснить, где я нахожусь. Громбов парень смышленый, чего-нибудь придумает.
Я пошарил по карманам. И вспомнил, что телефона у меня нет. Забыл на столе, когда уходил гулять. Меня же дедушка уже спрашивал про телефон.
– Я телефон забыл.
– Ты мне надоел, – сказал Дуча и полез в задний карман.
Сейчас достанет свой телефон. Правда, ни одного номера я наизусть не помню. С тех пор как человечество изобрело записные книжки в мобильниках, номера я не запоминал.
Впрочем, долго переживать по этому поводу не пришлось, потому что Дуча вытащил из кармана не телефон, а шило. Довольно длинное шило.
– Кончать тебя буду, – спокойно сказал Дуча и приставил шило к моей груди.
