Жженый с Громбовым подтвердили, что они за республику, и никакие сложности переходного периода не способны поколебать их твердых республиканских убеждений. И все же Жженый попросил объяснить подробнее.
– А чего тут объяснять? Интербригады были созданы по предложению лидера французских коммунистов Мориса Тореза. Сталин, между прочим, одобрил его предложение. (Жженый кивнул, одобряя решение Сталина одобрить предложение Мориса Тореза.) Руководил интербригадами Андре Марти.
– Кто? – зачем-то спросил Жженый.
– Андре Марти, – повторил я. – Тоже лидер французских коммунистов. Тот самый, что поднял восстание французских моряков в Одессе в девятнадцатом году.
Жженый закивал, как будто воочию представил себе молодого судомеханика Марти, обращающегося к французским матросам с пламенным призывом валить из Одессы-мамы подобру-поздорову.
– Сначала было создано три батальона – батальон Гарибальди, батальон Парижской Коммуны и…
– Хватит, – сказал Жженый. – Мы достаточно узнали о ваших интербригадах.
– Они вовсе не мои, – теперь уже обиделся я. – Хотел бы еще добавить, что в боях с франкистами полегло почти столько же интербригадовцев, сколько было расстреляно лидером французских коммунистов Андре Марти.
– Ценная информация, – заметил Громбов.
– По-моему, очень хорошо, – сказал Жженый. – Вот только нельзя ли ограничиться одной интербригадой? Иначе как-то странно звучит: общественная организация «Интербригады». Гораздо лучше: общественная организация «Интербригада».
– Бригада? – задумался я. – Отдает сериалом.
– Очень хорошо, – сказал Жженый. – Легче будет привлекать молодежь. Свободны. Оба.
Мы спустились на улицу и сели в машину.
– Нужно обсудить эту бодягу, – сказал Громбов.
– Бодягу?
– А вам идея понравилась?
В его голосе ясно слышались человеческие интонации. Я предложил перейти на «ты». Громбов согласился.
– Может, – говорю, – закрепим сотрудничество? Грамм по сто пятьдесят.
– Можно, – сказал Громбов.
Я хотел удивиться, но не удивился.
VI
У двери сидела Настя. Вернее, лежала на двух сумках и читала книжку. Посмотрела на меня и продолжила чтение.
Я открыл дверь.
– Проходи, коли пришла.
Настя дочитала до конца страницы и вошла. Я занес сумки.
Настя схватила меня за куртку и рывком прижала к себе.
Я отстранился:
– От тебя пахнет мужиками.
– Не ври, у тебя хронический насморк.
– От тебя метафизически пахнет мужиками.
– Дурак, – сказала Настя и впилась в мою истосковавшуюся плоть.
Было хорошо. Я заметил, что левая грудь у нее чуть меньше, чем правая.
Потом я, как всегда, курил. Рассказать нужно было так много, что мысли спутались, и я в двух словах обрисовал случившееся. Она почти не слушала, рассеянно скользя взглядом то по полу, то по потолку и стенам.
– Хватит заниматься ерундой, – отрезала Настя.
– Я бы рад.
– На завтра тебе назначена аудиенция у Астандила Саломоновича Шрухта. – Она так и сказала: аудиенция.
– Шрухт – это покровитель Норы Крам?
– Шрухт – это большой человек, – загадочно произнесла Настя. – Давай спать.
Наутро я помылся, надел относительно чистый свитер и поехал к большому человеку Астандилу Саломоновичу Шрухту.
Поймал машину. Шофер беспрерывно трындел о политике. Поливал партию власти. Я долго крепился и молчал. Потом не выдержал:
– Ладно, – говорю, – все равно голосовать не за кого.
Ему только этого и надо.
– Как же, – кричит, – не за кого? За коммунистов.
Я усмехнулся.
Тут мы встали в пробку, и шофер смог полностью сконцентрироваться на агитации.
– Отлично, – говорит, – раньше жили.
– Хреново, – говорю, – жили. Я не такой молодой, чтобы мне впаривать.
Шофер стал докапываться, что именно в советской жизни меня не устраивало. Не объяснять же, думаю, про свободу. Я еще не окончательно спятил.
– Копченой, – говорю, – колбасы не было. И шпротов.
– Как это не было?
– Так, – говорю, – не было.
– А знаешь, почему не делали колбасу? Чтобы вызвать у людей раздражение и все развалить к херам собачьим.
– Мудро, – говорю.
– Зато Ленобласть снабжала весь город овощами – картошкой, морковкой…
– Помню, – говорю, – эту картошку. Час сидишь и всякие глазки выковыриваешь.
– А сейчас картошка лучше?
– Сейчас лучше.
– Сейчас точно такая же.
– Давайте, – говорю, – закончим этот занимательный спор.
Шофер не унимался:
– А посмотри на нынешнее образование, – и вместо образования посмотрел на меня. – Ты-то небось нигде не учился.
– Что вы, – говорю, – я закончил ПТУ. На автослесаря.
Здесь произошло неожиданное.
– Слушай, – сказал шофер, – у меня что-то с ротором.
– Менять, – говорю, – надо.
– Думаешь?
– Без вопросов.
К счастью, мы приехали.
И все равно, что бы он ни говорил, картошка в советские времена была дерьмовая.
Я вышел из машины у какой-то промзоны, где на один адрес – десять гектаров и миллион построек. Искать можно полгода. Время поджимало, а я, несмотря на все свое раздолбайство, человек пунктуальный. Сам удивляюсь.
Я обошел шлагбаум, покричал людей. Никого. Только собаки заливались истошным лаем.
Странное место для резиденции, в которой дают аудиенции.
В самом центре промзоны, среди однотипных трехэтажных уродцев, возвышался терем. Небольшие окна украшали белые наличники, а над крыльцом красовалась надпись: «Асъ есмь я». Я обошел терем три раза.
Чтобы не свихнуться, начал рассуждать логически. Креста нет. Значит – не церковь. Это раз. Судя по всему, Астандил Саломонович Шрухт – полный мудак, так что вполне может жить в тереме. Это два. Астандил Саломонович – это АС. То есть Асъ. Это три. Надпись гласит: Астандил Саломонович есмь я. Это четыре. Чего ж еще надо? Вперед.
У двери болталась деревянная лакированная поварешка, на ручке которой я прочитал: «Вздай сiмъ». Я вздал пару раз. Дверь открыла мордастая девица в сарафане и кокошнике. Увидев меня, она подалась назад всем телом, приложила руку к груди, после чего глубоко вздохнула и поклонилась в пояс. Рука болталась до пола. Я приложил два пальца к козырьку бейсболки. Мордастая девица разогнулась.
