– Вы не имеете права выворачивать карманы.
– Имею, – говорит наглая сотрудница, не только не читавшая законов, но и не подозревающая об их существовании.
– Отдайте мне мою сдачу, – говорю я кассирше тоном, не терпящим возражений.
Она, не глядя, вернее, глядя, но в другую сторону, сует мне деньги. Я пересчитываю. На сто рублей больше.
Мальчик тем временем уходит из магазина под защитой кордона из старух.
– Нашли мальчика и издеваются, – кричат старухи.
«Хрен я тебе верну сто рублей, – думаю я про кассиршу. – Будешь знать, как людей задерживать. Я лучше положу их себе на мобильник».
Подхожу к автомату «Прием платежей», достаю телефон. Я, конечно, своего номера не помню, я же себе не звоню, мне нужно посмотреть в записную книжку.
А аппарат новый. Куплен с последних заработков. Я поставил его на блок кнопок. А как снять – не знаю. Так до сих пор и не разобрался. И денег, естественно, не положил.
Божья кара. За то, что смолчал про сто рублей, когда совесть велела говорить. Не знаю, как выше, а на земле правда есть. Я наказан мобильником. Кассирша наказана на сто рублей. Мальчик наказан Богом от рождения. Дегенеративный магазин «Дикси» наказан на пять-шесть конфет. И только старухам хоть бы хны.
Насладиться овощной семейкой не удалось. За мной заехал Громбов. Такой чести я удостоился впервые.
– Советую привести себя в порядок, – сухо сказал он.
– Для этого потребуется дня три.
– У вас есть двадцать минут.
Я допил коньяк, наскоро принял душ и отправился в логово Минотавра.
Жженый был мрачен. Никаких прибауток. С места в карьер:
– Натворили вы делов.
Косить под дурачка смысла не было. Я лениво поинтересовался, какие именно дела он имеет в виду.
– Про ликвидацию группировки Саркиса вы, конечно, знаете?
– Об этом весь город знает.
– Но не весь город к этому причастен.
Жженый буравил меня мутным взглядом.
Почему-то сегодня он казался жалким никудышным актером. Обычно говорят провинциальным, хотя я встречал в провинции неплохих актеров.
– Зачем же вы, мил-человек, в «Русский вызов» вступили?
Я не удивился и только вздохнул.
Жженый сам нашел вполне удовлетворительное объяснение:
– Видимо, журналистское расследование.
– Видимо.
– Не надоело вам журналистикой заниматься?
Я хотел спросить, может ли он предложить мне работу получше, но понял, что он-то как раз может.
– Ведь мы живем в обществе, страдающем от переизбытка информации, – продолжал Жженый. – В обществе, которое смело можно назвать…
– Постинформационным?
– Да, я для себя сформулировал именно так.
По-моему, именно так это сформулировал Нора Крам. Хотя какая разница.
– Вы же не ньюсмейкер.
Жженый взял паузу. Я не протестовал. Он перепутал слово, но не буду же я его исправлять.
– По большому счету, ваши мысли, если, конечно, предположить, что они у вас есть, никого не интересуют.
Мне надоело его слушать:
– Что вы от меня хотите, Петр Пафнутьевич?
Жженый не услышал вопроса:
– Чтобы человека услышали, он должен иметь статус. Хотя бы даже шутовской. Предположим, депутатский. Правильно я говорю?
Он говорил слишком правильно, чтобы я мог согласиться.
– Петр Пафнутьевич, разрешите спросить: у вас никогда так не бывало, что разговариваете вы, к примеру, с женщиной.
– Отчего же, бывало, – слегка смутился Жженый.
– Нисколько не сомневаюсь, но это еще не конец. Вот разговариваете вы с женщиной, а она вдруг говорит: мне, мол, не нравится Мишель Фуко.
– Кто это?
– Один французский педераст.
– Такого точно не бывало.
– Зайдем по-другому. Разговариваете вы с женщиной, а она вдруг говорит: мне, мол, не нравится фильм Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны». А вам он тоже не нравится.
– Мне он нравится. Даже очень.
– Хорошо, пусть она все-таки говорит про Мишеля Фуко, который не нравится ни вам, ни ей.
– Мне не может не нравится Мишель Фуко, – весомо заявил Жженый. – Я его не знаю. Не в моих правилах делать скоропалительные выводы.
– Но что-то же вам должно не нравиться.
– Ситуация в стране.
– Хорошо, пусть будет ситуация. Она говорит: не нравится мне, мол, ситуация в стране. И вам она не нравится. И вы тысячу раз об этом говорили. Но вы не хотите с ней соглашаться.
Вы спрашиваете: чем, мол, мадам, вас не устраивает ситуация в стране? Бардак, отвечает она. И вам не нравится именно бардак. И вы тысячу раз об этом говорили. Но все равно вы с ней не соглашаетесь.
Вы не можете допустить, чтобы она думала так же, как вы. Вы думаете, что ей, наверное, бардак не нравится как-то по-другому. Какой-то не тот бардак ей не нравится.
Она хорошая. Вы, может, даже любите ее, но согласиться с тем, что она думает так же, как вы, сверх ваших сил. Не могла же она проделать в своей небольшой голове тот же мыслительный процесс, что и вы.
Вас бесит ее безапелляционность, хотя вы сами всегда рассуждаете про бардак с той же безапелляционностью. И вы говорите: закрой рот, дура.
Я закончил.
Жженый молчал.
– Пример, – говорю, – с Фуко был бы лучше.
– Не надо с Фуко. Я понял. Вам не хочется со мной соглашаться, что бы я ни говорил. Уж не знаю, чем заслужил такое к себе отношение. Впрочем, к делу это не относится. И соглашаться со мной вам теперь придется очень и очень часто.
– Я и до этого с вами не спорил.
Попытка улыбнуться обернулась провалом. Лавины – ужасной смертоносной лавины – еще не было видно, но гул от ее приближения слышался вполне отчетливо.
– Мы создаем организацию, чтобы бороться с растущим национализмом. Бросаем, так сказать, вызов.
– Русский?
– Не острите. Интернациональный вызов.
– Хорошее дело. Всецело одобряю.
Я вдруг заметил на подоконнике чахлый цветок в коричневом горшочке и подумал, что это, должно быть, фикус. Хотя понятия не имею, как выглядит фикус.
– Я сказал: мы создаем? – спросил Жженый.
– Именно так вы и сказали.
– Это не вполне правильно. Не мы.
– Мне тоже показалось странным, что вы создаете какие-то организации.
