– Мы знаем, что вы с девкой хача завалили.
Я поморщился. И от «хача», и от того, что знают.
– И за арами мы следили.
– Это вы их? – Я сделал неопределенный жест рукой.
– Что? – искренне удивился Мясник.
– Ничего, – сказал я, опять слишком поспешно.
– Их что? – На этот раз пришла очередь Мясника неопределенно жестикулировать.
– Типа того.
– А я и не знал.
Мясник хлебнул коньяка из бутылки. Он напоминал мне Гургена.
– Короче, – сказал Мясник и надолго замолчал.
Я решил его подтолкнуть:
– Ну.
– Тебе нужны деньги. Поэтому ты пишешь фуфло в честь хачей. Но в душе ты наш. Пора делать выбор. Пошли.
– Куда? – спросил я.
Вопрос был явно лишним. Я и так понимал: в «Русский вызов». Еще я понимал, что зря принял его за идиота. В принципе, про деньги он сформулировал верно. Про душу, конечно, нет. Хотя кто же в ней разберется?
На свежем воздухе Мясник начал говорить и оказался занятным рассказчиком. Он знал около сотни синонимов к слову мигрант, половину из которых сложно было уложить в прокрустово ложе пресловутой 282-й статьи.
В детстве его выгнали из музыкальной школы – «сам знаешь почему». Я не знал, но догадывался. Потом какие-то кавказцы выгнали с работы его младшего брата, который в итоге сторчался и умер. Правда, как следовало из рассказа Мясника, сторчался он задолго до изгнания с работы, а кавказцев звали Витя и Коля.
Но, по собственному признанию, в мозгу Мясника переклинило. Он прочитал «Майн кампф» и какую-то «Исповедь росса», после чего немедленно создал братство «Славянское руно».
– Почему руно?
– Не знаю. Нора Крам посоветовал.
Мне казалось, я давно – вернее недавно – потерял способность удивляться. Но ноги сами собой остановились, а голова повернулась в сторону Мясника.
– Нора?
– Ты его знаешь.
Я не понял интонации – полувопросительная-полуутвердительная.
– «Славянское руно» не зарегистрировали, – продолжал Мясник. – Сказали, что руно – экстремизм. Руно разжигает.
– Это, – говорю, – правда. Руно разжигало в аргонавтах невероятные страсти.
– Потом расскажешь, – нетерпеливо перебил Мясник. – Мы подали жалобу в Страсбургский суд. Европейские эксперты говорят, что дело выгорит.
– Что за эксперты?
– Лоран Блан из Сорбонны, Лесли Фердинанд из Оксфорда и профессор Донадони из Болонского университета.
– Сомнительные, – говорю, – эксперты. Уж не Нора ли присоветовал?
– Он самый, – Мясник хмыкнул по-шариковски. – Пока суд да дело, назвались «Русским вызовом». Как только дело в Страсбурге выгорит, снова станем руном.
Мы подошли к высотке. Бывшее рабочее общежитие.
– Здесь у нас штаб-квартира, – сообщил Мясник.
– Прямо здесь?
Я имел право на удивление. Все рабочие общежития давным-давно заселены теми, против кого направлено идеологическое острие всевозможных славянских братств и дружин.
– Прямо здесь, – подтвердил Мясник. – В логове врага.
У входа в подвал стоял часовой. Мне вспомнился рассказ про мальчика, которого другие дети, играя в войнушку, оставили часовым и забыли. И он стоял на часах, пока не умер с голоду.
Или нет? Нет. Пока какой-то офицер не освободил его от данного слова.
– Бабай, – сказал часовой, которому, судя по раскормленной физиономии, голодная смерть не грозила.
Я подумал, что бабай – недостаточно солидный пароль для столь солидной организации. Мясник и часовой уставились на меня и молчали.
Я развел руками:
– Я не знаю отзыва.
– Какого отзыва?
– На пароль.
– Какой пароль?
– Ну бабай.
– Бабай – это я, – сказал часовой. – Кликуха такая.
– Не кликуха, а партийный псевдоним, – поправил Мясник.
Я представился.
Штаб-квартира располагалась в довольно большом зале с тремя тренажерами. Она показалась мне если не голливудской, то все же какой-то киношной.
На стене висело громадное полотнище с изображением Перуна. О том, что изображен именно Перун, я догадался по надписи «Перунъ». Сам грозный славянский бог походил скорее на Нептуна, имел длинную, как у Черномора, бороду, трезубец, а лицом поразительно напоминал Мясника.
На противоположной стене висела стилизованная свастика, на четырех концах которой сидели второстепенные славянские божества – Ярило, Велес, Даждьбог и загадочный Поелика. Напротив входа красовался плакат: «Перун + Адольф = Славянское руно». Видимо, плакат терпеливо дожидался решения Страсбургского суда.
Из-под штанг вылезли соратники Мясника, оказавшиеся Дучей и Компотом. Этих я вспомнил – видел во время стрелки с армянами. Вскоре, покинув пост, к нам присоединился Бабай. Мы прошли в раздевалку и уселись за стол, на котором стоял электрический самовар, накрытый кирзовым сапогом.
– Это теперь наш идеолог, – представил меня Мясник.
– За знакомство, – улыбнулся Компот и достал маленькую.
Мясник метнул в него гневный взгляд, каким бог Перун некогда метал гром и молнии в наших провинившихся предков.
– Ты чего? – забормотал Компот. – Я специально для гостя.
Гость, разумеется, не отказался.
Мясник с товарищами затянули, как они выразились, молитву-программу.
– Это еще что за фигня? – строго спросил я. Водка, надо сказать, врезалась в мозг моментально.
Говорят, начальственный тон безотказно действует на представителей восточных народов. Значит, скины определенно срослись со своими врагами. Мясник как-то обмяк и жалобно посмотрел на меня, будто хотел сказать: «Не надо бы так при подчиненных». Вслух же сообщил, что программа-молитва составлена на церковно-славянском. И в нее могли вкрасться отдельные неправильные идеи, поскольку смысла ее он не понимает.
– Это неудивительно, – сказал я и для пущей важности встал. – Потому что смысла в ней нет.
– Да ты че! – воскликнул Дуча.
– Это просто тарабарщина. Я изучал древнерусский в университете и могу судить.
– Да ты че! – воскликнул Дуча.
– Я уже догадываюсь, кто составил молитву-программу, – я повернулся к Мяснику. – Правильно?
– Ну да, он. Нора.
Мясник покраснел. Я не верил своим глазам. Впрочем, интересы дела не позволяли щадить чьи-либо чувства.
– Ваш Нора – шарлатан и прохвост.
