– Я их знал.
– Кого?
– Этих армян. И Саркиса.
Я долго и прямо смотрел Наташе в глаза. Потом улыбнулся. От умной и находчивой Нэлли Прозоровской не осталось и следа. Передо мной сидела растерянная провинциалка Наташа Павлюк. Еще и мартини этот идиотский…
– Ты шутишь?
– Обычно я шучу остроумнее.
Наташа молчала. Не знала, что спросить. За такую паузу в эфире ее выгнали бы с работы.
– Откуда ты их знал?
– Саркис хотел меня замочить.
– За что?
Я промолчал.
– Но ты… – Наташа запнулась.
– Я не имею к этой истории ни малейшего отношения.
– Ты уверен?
Черт бы побрал этих умных женщин. Я понял, что она имела в виду. Конечно, имею. Я имею к этой истории самое непосредственное отношение. Это я придумал мудака Сарпинского. И еще кучу мудаков. Я имею отношение ко всему, что у нас происходит.
И что дальше? Я не могу все бросить. Вернее, могу, но не хочу.
Я сказал, что мне нужно домой.
– Тебе не нужно домой, – сказала Наташа. – Ты просто не хочешь быть со мной.
Это правда. Не хочу.
Я сидел дома. Точнее, я сидел в интернете и пил коньяк. Писал комментарии к собственным текстам. Убивал время и ждал, когда вырублюсь.
В дверь позвонили. Настя!
Я побежал открывать. Честное слово, побежал. В одном тапке. Распахнул дверь и уперся головой в чью-то грудь. На пороге стоял огромный лоснящийся скинхед. От него веяло злобой.
– Я – Мясник, – сказал скин.
Я не нашелся что ответить. Он источал опасность. Я ощущал ее запах.
– Ну что, крыса? – спросил Мясник. – Пришел час расплаты?
У Саркиса было страшно. Очень страшно. Но все-таки там была надежда. Было в этих армянах что-то театральное. Тогда мне казалось, что я сплю и усилием воли могу заставить себя проснуться. Сейчас я был наяву. От яви разило кожей и потом.
Мясник, отпихнув меня, по-хозяйски вошел в квартиру. Прошел на кухню. Сел за стол.
Я молился. Второй раз в жизни. В первый раз я молился на военных сборах.
Мы грузили снаряды в кузов грузовика.
– Аккуратнее, идиоты, – орал подполковник. – Вы хоть понимаете, что вы грузите?
Мы понимали, что грузим снаряды. 1946 года выпуска.
– Это ж снаряды! – не унимался подполковник. – Взрывателем об гвоздик – и разнесет всех к ебеней матери. Один рванет, детонация – и всю часть разнесет к ебеней матери.
Мы бережно передавали друг другу ящики. Снаряды нужно было отвезти на полигон, где уже стояли три пушки. Подполковник спросил, кто хочет остаться на ночь охранять пушки и снаряды. Я вызвался. Ночь на свежем воздухе – это лучше, чем ночь в казарме. У меня нашлось двое единомышленников.
– Поедете в кузове, – сказал подполковник, – вместе со снарядами.
Дело оставалось за малым – найти шофера. Имеющийся был абсолютно бухой.
Меня послали в общежитие искать шофера. Дали пару наводок.
Первый шофер сказал, что я опух и что он уже жахнул пива. Второй шофер спал. Прапорщица, оказавшаяся его супругой, отказалась будить мужа и предложила мне выпить водки. Я не отказался. Для поддержания разговора спросил, указывая на шофера:
– Устал, наверное? Со смены?
– Какое там, – сказала прапорщица. – Четвертый день бухает.
Передо мной во весть рост встала моральная дилемма. Я не стукач. Я не могу прийти к подполковнику и сказать, что все шоферы ужрались в стельку. В то же время я не могу прийти к подполковнику без шофера.
Обстоятельства всегда сильнее человека. Я стал стукачом.
К счастью, подполковник отреагировал совершенно спокойно:
– Я так и знал.
Видимо, подобная ситуация была в порядке вещей.
Подполковник ушел и вернулся с тем шофером, который жахнул пива. Тот посмотрел на нас мутными глазами:
– Залезайте в кузов. Будет вам, суки, Кэмел Трофи.
Шофер сдержал свое обещание. Он гнал с какой-то совершенно невероятной скоростью по какой-то совершенно невероятной дороге, в сравнении с которой бездорожье Кэмел Трофи – гладкий, неделю назад положенный асфальт, на котором украли не более 30 %. Нас подбрасывало на ухабах и мотало из стороны в сторону на поворотах. Вскоре один из ящиков в верхнем ряду подозрительно зашатался. Ящики, как и снаряды, были сорок шестого года выпуска. Успели малость подгнить.
Наконец ящик сломался, и снаряд с самого верха шарахнул о днище кузова. Самым что ни на есть взрывателем. За ним посыпались десятки других снарядов. Они летали по кузову, с ужасающим звуком ударяясь взрывателями о стены, гвоздики и наши ноги. Сначала мы попытались их выловить. Вскоре осознали свою наивность.
Нас было трое. Каждый готовился к смерти по-своему.
Один свихнулся. Он громко смеялся и орал бессвязные милитаристские фразы:
– Кумулятивный пошел… батарея, осколочным… прицел сто двадцать…
Второй тоже свихнулся. Он затянул песню про четыре трупа, которые дополнят утренний пейзаж, и молодую, которая не узнает про судьбу его конца.
Я молился.
Теперь я сидел напротив Мясника и снова молился. А что я мог сделать? Кричать и звать на помощь? Это невозможно. Я гордый. В своем понимании, конечно, но гордый. Я могу кричать от боли, но не от страха.
Я молчал. Молился.
Мясник подошел и склонился надо мной. Я вжал голову в плечи.
Он хлопнул меня по спине и, улыбнувшись, протянул руку:
– Уважаю.
Моя ладошка утонула в его лапище.
– Хорошую бузу вы с девкой затерли.
Я вопросительно поднял брови.
– Ты меня дураком считаешь? – спросил Мясник.
– Нет, – ответил я. Настолько поспешно, что никаких сомнений не оставалось: именно дураком я его и считаю.
– Мы давно просекли, что ты наш.
Мясник уселся за стол и брезгливо покосился на коньяк.
– Кстати, наши считают, что тебе нужно меньше пить.
Где-то я уже это слышал. Впрочем, неважно.
– Кто это ваши?
– «Русский вызов». Слыхал про такой?
– Нет. Похоже на службу такси.
Глаза Мясника налились кровью. В голове заскрипело. Видимо, я обнаглел раньше времени.
Из мясничьей глотки полилось какое-то харканье. Вскоре я догадался, что он смеется.
– Больше так не шути.
Я пообещал, что не буду.
