Я напомнил Насте, что она сегодня – Борис Сарпинский. Эту проблему мы как-то совсем забыли обсудить.
– Меня можно выдать за мальчика, – предложила Настя.
Я посмотрел на ее короткие волосы, мальчишеское лицо и слегка опустил взгляд.
– Не надо сюда смотреть, – сказала Настя. – Грудь у меня, конечно, небольшая, но не до такой степени. И вообще, я передумала – мальчиком я не буду.
– Тогда Сарпинский будет девочкой, – решил я.
Мы решили пощадить редакторшу и шокировать ее в два этапа. Сначала в телецентр пошла Настя. Через десять минут я.
Эффект от моего появления оказался сильнее, чем я ожидал. Я, признаться, думал, что после Сарпинского, явившегося в женском обличье, мой внешний вид уже не нанесет существенного удара по редакторской психике. Вышло ровно наоборот.
Расшатанная Настей нервная система редакторши дала сбой на мне. Редакторша взвизгнула, закрыла глаза и попыталась уйти. Уходить было некуда. Впереди маячило увольнение и карьерная пропасть, поскольку редакторы с телевидения за пределами телецентра спросом не пользовались.
Иногда, учитывая профессиональные навыки приглашать гостей, их брали зазывалами в рестораны, но вскоре прогоняли. Владельцы заведений с трудом переносили понты и завышенные требования недавних звезд телевизионного закулисья.
– Вы издеваетесь? – спросила редакторша.
Я промолчал. Телепонты я тоже выносил с трудом. Конечно, я специально расквасил себе физиономию, чтобы слегка над ней подшутить.
– Вы срываете эфир, – сказала редакторша.
Я пожал плечами:
– Могу уйти.
– Хотите, чтобы меня уволили?
Я честно сказал, что мне это безразлично.
В гримерной скандалили. Настя требовала, чтобы ей сделали педикюр. Она была уверена, что гримерная – это нечто вроде бесплатного салона красоты.
– Может, тебя еще в солярий отвести? – кричала гримерша.
– Хули ты ей тыкаешь, хабалка, – сказал я.
– Это еще кто?
– Это мой, – Настя выдержала паузу, подбирая слово, – оппонент.
Увидев меня, гримерша согласилась на педикюр. Редакторша согласилась, что грим мне не поможет. Я согласился не ругаться матом в студии.
Подошла ведущая, и я расплылся в улыбке, что, вообще говоря, случается со мною нечасто. Наташа Павлюк звалась в эфире Нэлли Прозоровской.
Если б я знал, что иду к Наташе, я бы внимательнее следил за сохранностью своей физиономии. Из всех женщин, которых я знал, Наташа была самой умной. При этом считала себя дурочкой. Наверное, потому, что была красивой. С детства ей вдалбливали, что с такой внешностью бессмысленно претендовать на интеллект. Наташа смирилась.
Много лет она служила на телевидении микрофонным редактором. Перед эфиром прикрепляла гостю микрофон, а после эфира открепляла. Когда Наташа засовывала проводок под рубашку, гости таяли и заглядывали в вырез платья.
Наташе запретили носить платья с вырезом. Короткие юбки. Обтягивающие джинсы. Модные прически.
Редакторши называли Наташу микрофонщицей. Ведущие смотрели сквозь нее, но за глаза называли блядью. Особенно усердствовали мужики. Мужики всегда называют блядями женщин, которые им не дали. Наташа не давала никому из коллег. Строго говоря, я не был ее коллегой, но мне Наташа тоже не дала. Я не обиделся.
В один прекрасный день ведущая экономической программы «Лошиный рынок» ушла в запой и не вернулась.
– Я могу провести эфир, – сказала пожилая редакторша с девичьими косичками.
– Пошла на хуй, дура, – сказал руководитель вещания.
И указал на Наташу. Затем унизил пожилую редакторшу, заставив прикрепить Наташе микрофон.
– Очень слабо, – сказала пожилая редакторша с косичками после эфира. – Даже для первого раза.
– Закрой рот, – сказал руководитель вещания.
Наташа стала ведущей. Ее предшественницу навсегда оставили в запое. Пожилую перевели редактировать прогноз погоды.
Наташа была умнее других ведущих. Умнее руководителя вещания. Умнее Наташи был только владелец канала, который честно признавался, что он глупее.
Наташу умоляли носить платья с вырезом и модные прически. В ответ она напялила очки, от чего стала еще лучше.
Коллеги судачили, что Наташа спит с владельцем канала. Владелец всячески поощрял лестные для него слухи.
Коллеги немного успокоились. Они нашли объяснение непостижимого Наташиного взлета. Повезло, мол, сучке с внешностью, а так, конечно, дура дурой. Да и страшная, если честно.
– Что с тобой? – спросила меня Наташа.
– Посмотри на этих полудурков, – встряла редакторша. – Один бабой оказался, про второго я вообще молчу.
– Пошла на хуй, дура, – сказала Наташа. Она была уверена, что фраза, с которой когда-то началась ее карьера, имеет магическую силу и способна выручать в безвыходных ситуациях.
А ситуация казалась безвыходной настолько, что оставалось только развести руками:
– Что мне делать?
– Выкрутишься как-нибудь, – сказал я. – Ты – выкрутишься.
Подскочила Настя, повиляла передо мной худенькой попой и спросила:
– Я тебе нравлюсь?
Наташа уставилась на Настю. Слишком игривый вопрос для главного идеолога русского национализма. Особенно если учесть, что обращен он к главному проповеднику толерантности.
– Вы знакомы? – спросила Наташа.
– Нет, – сказал я.
Мы пошли в студию.
– Почему ты сказал, что мы незнакомы? – спросила Настя.
– Ты совсем сдурела?
– Козел, – сказала Настя. – Ты хочешь трахнуть эту телку в очках.
– Хотел, – говорю. – Шесть лет назад. Не вышло.
– Ублюдок.
Настя ревновала. Я забавлялся.
Нам нацепили микрофоны. Я пожалел, что Наташа оставила эту работу.
– Проверка связи. Скажите пару слов, – раздался утробный голос.
Настя испуганно заозиралась и начала тараторить:
– Я не буду ничего говорить. Я вообще считаю…
– Достаточно, – сказал утробный голос. – Следующий.
Я сказал: «Раз, два, три».
– Мы в эфире, – произнесла Наташа.
Я глянул на монитор и увидел себя. Подумал, что таким меня видят тысячи телезрителей, и засмеялся.
– Я сказала что-нибудь смешное? – спросила Наташа.
– Все нормально.
– На самом деле ничего не в порядке, – сказала Наташа. – Чтобы это понять, достаточно посмотреть на наших гостей.
Хорошо, думаю, выкручиваешься.
