Я воевал за обе стороны. Безотходный метод. И беспроигрышный. Юзеры не делились на моих почитателей и проклинателей. Все они стали почитателями одного из двух Я. Гонители Сарпинского днем и ночью занимались перепостом текстов, подписанных мною, а отморозки, грозившиеся убить меня, исправно ссыпали яндекс-деньги в электронный кошелек Сарпинского. В «Битве народов» я предводительствовал в обеих армиях.
Впрочем, сетевые успехи Настя приписывала себе, поскольку именно она копалась в блогосфере и соцсетях. Спор об авторских правах перерос в легкую драку, закончившуюся половым актом, который при желании можно было трактовать как изнасилование. Причем пострадавшей стороной был я, не говоря уж обо всех моих alter ego.
Тексты Сарпинского становились все более отвязными, мои – все более дубовыми. Меня от них подташнивало. Редактор кривил рожу, но печатал – против рейтинга не попрешь. Пожрацкий говорил, что я
Сменил элегантность
На толерантность.
Зато Танюха-поэтесса не скрывала восторгов. Даже посвятила мне стихотворение. Плохое, но я все равно не сдержался и трахнул ее в сортире. Она была жирной и потной, а у меня даже презерватива не было. Ничего, обошлось.
Я привыкал к деньгам, чего всегда боялся. Тут ведь все начинается с пустяка. Скажем, подарили тебе на день рождения модный галстук. К нему нужна модная рубашка, которой у тебя, разумеется, нет. К рубашке требуется костюм. К костюму – ботинки.
Но не будешь же ты в модных ботинках месить говно на автобусных остановках. Нужна машина. Чтобы ездить на работу. И возвращаться в новую квартиру. Вчера ты был поэт и бунтарь, а сегодня – лакированный фраерок. А всему виной те уроды, что подарили тебе галстук.
Фраерок не фраерок, но работал я много. Даже бухать перестал, отчего погрустнел и превратился в окончательного зануду. Когда я пьяный, во мне просыпается непосредственность. Когда трезвый – увы, только посредственность.
Мои Я не спорили друг с другом. Как старые приятели, один из которых болеет за «Спартак», а другой за «Динамо», мои Я знали, что им никогда не договориться, вяло обменивались репликами, после чего каждый шел своею дорогой.
Сегодня мне позвонили с телевидения. Трубку взяла Настя.
– Он придет, – сказала она.
Ее раздражало мое затворничество. С радиоотказами Настя еще могла примириться, считая радио пещерной формой коммуникации, но отказ от телеэфира в ее глазах выглядел кощунством. Она находила, что слава легко конвертируется в деньги. Я находил, что она напрасно пытается казаться хуже, чем есть, поскольку хотелось бы хуже, да некуда. Мы поругались.
Снова зазвонил мобильник.
– Борис Сарпинский? – спросил женский голос. – Вы не поверите, с каким трудом я достала ваш номер.
Я поверил.
– Вас беспокоят с телевидения.
Меня пригласили в программу «Схватка за жизнь». То есть не меня, а Сарпинского, которому предстояло схватиться со мной. Мое участие уже было анонсировано Настей. Я продолжал злиться, поэтому Сарпинский согласился.
Зазвонил мобильник. Тот же женский голос попросил меня – первого меня – подтвердить участие. Я подтвердил. Редакторша поблагодарила и обещала интересный эфир. В этом я не сомневался.
Я подумал, что редакторша не полная дура, а тотальная. Она могла не понять, что разговаривала с одним и тем же человеком, но не понять, что звонила по одному номеру, – это уже слишком. Даже для меня.
– Откуда у них номер Сарпинского? – задал я риторический вопрос. Потом присмотрелся к Насте. Потом присмотрелся внимательнее.
– У них не может быть номера Сарпинского, – сказала Настя, – потому что Сарпинского не существует.
– Назавтра к пяти часам Сарпинский приглашен в эфир. Это значит, что в пять часов он материализуется. Его материализация означает мою аннигиляцию. Хоть это ты понимаешь?
– Я не хочу, чтобы ты аннигилировался, – ответила Настя.
– Две мои ипостаси не могут сосуществовать в одном эфире. В жизни – могут, поскольку жизнь – всего лишь иллюзия, а эфир – единственная объективная реальность.
Из меня выпирало еще какое-то Я. Старое и потасканное, которое когда-то обучалось в аспирантуре и сдавало кандидатские минимумы по философии. По моим ощущениям, то Я давно завершило свой жизненный цикл и, отступив под напором варварских, но более актуальных Я, впало в ничтожество и гомеостаз.
– Достал, – сказала Настя.
– Короче говоря, я не могу в эфире спорить сам с собой.
– Ты всегда споришь сам с собой.
– Но при этом меня не представляют телезрителям как двух разных людей. Мое сознание может расширяться и дробиться до бесконечности, но телесная оболочка, являясь формой грубой материи, не способна на подобные метаморфозы.
– Надень антифашистскую «пидорку», – посоветовала Настя. – Сарпинский будет выступать с открытым ебалом…
– Забралом, – поправил я.
– Хорошо. С открытым забралом, а ты – в «пидорке». Пока камера крутится туда-сюда, будешь снимать и надевать шапку.
– Я выкинул ее в мусоропровод.
– Тебе выдадут новую. Неужели у них на телевидении «пидорок» нет?
– Пидоров, – говорю, – хватает, а насчет «пидорок» не уверен.
Вдруг меня осенило:
– Сарпинским будешь ты.
– Нет, – сказала Настя. Подумала и добавила: – Да.
И ушла в парикмахерскую. А я – к Ахмету.
Через час от меня можно было прикуривать. Все кафе уже знало, что завтра по ящику я буду трындеть о национальной гордости великороссов.
Мужчина с козлиной бородкой заметил, что национальная гордость есть не только у великороссов. Какой-то Маджид рассказал мне, что им в нас не нравится. Маджиду не нравилось, что наши мужчины всегда бухие, а женщины легкодоступны.
Я вспомнил Настю и сказал, что, приходя в гости, непозволительно ругать хозяев. Что таким гостям надо морды арбузом разбивать.
Маджид не уловил цитату из хрестоматийного рассказа Зощенко «Стакан» и спросил, что я имею против арбузов. Мужчина с козлиной бородкой и неопределенной национальной гордостью заметил, что дело не в арбузах, а в тех, кто их продает.
Маджид спросил, что козлиная бородка имеет против торговцев арбузами. Бородка пояснила, что торговцы арбузами впрыскивают в товар мочу, чтобы придать ему красный цвет и сладкий вкус.
Я заказал бородке триста граммов. Он потребовал куриных крылышек. Я послал его на хуй.
Маджид спросил, почему я считаю его гостем. Я предложил выйти поговорить на улицу. Подошел Ахмет и скромно заметил, что гость в его заведении, пожалуй, все-таки я. Мы выпили за дружбу народов.
Обычно в таком состоянии я ловлю машину до подъезда. Но бабье лето, наложенное на мужицкую дозу пойла «Арарат», окончательно вскружило мне голову. Я решил прогуляться.
