– В Вологде-где-где-где, в Вологде-где.
Надо реабилитироваться. Пойду к Канарейчику.
Жора Канарейчик был талант, причем талант истинный. Он сочинял тексты настолько ёбко, что приводил в трепет немногочисленных фигурантов его разоблачений. Ему платили за молчание.
Неделя молчания обходилась жертвам в сотню английских фунтов стерлингов. С четверых Канарейчик имел 400 фунтов чистого дохода. Столько получал средний футболист знаменитого английского клуба «Манчестер Юнайтед» до того, как команда разбилась на самолете в 1958 году.
Жора признавал только фунты. Обладание валютой со средневековым названием фунт стерлингов возвышало его над толпой обывателей. По примеру короля Артура Жора собирал рыцарей за круглым столом, который он поместил в самую середину кухни. В качестве Святого Грааля обычно фигурировал хрустальный графин, в который Жора бережно сливал коньяк из пошлых бутылок. Если в графине оказывалось виски, что случалось нечасто, Жора перед трапезой молился.
– Да прибудут фунты в этом грешном доме, – бормотал Жора. – Во имя фунтов, и стерлингов, и Святаго Духа. Аминь.
– Ёбнем, – говорили друзья по окончании молитвы.
– Ёбнем, – соглашался Жора.
Он был певцом фунтов, их сеньором, вассалом и трубадуром. Жора посвящал фунтам поэмы, баллады и элегии – в зависимости от находившейся в его распоряжении суммы.
В кризис спонсоры потуже затянули пояса. Поскольку сами они поясов не носили, то нещадно сдавили и без того рахитичный торс Канарейчика.
Они засомневались, что Канарейчик по-прежнему способен писать, не говоря уже о былой ёбкости. Доходы упали до 50 фунтов, за которыми, по версии Института экономического анализа, начинался порог бедности.
Жора принялся обирать строителей, что духовно сближало его с городсадовками, несмотря на разницу идеологических установок. Строительные магнаты брезговали Канарейчиком и передавали молчальные деньги через рабочих-гастарбайтеров. Этот факт оскорблял Жору. Он подозревал, что рабочие утаивают часть средств, инвестируя их в экономику Таджикистана и Молдовы.
Год назад Канарейчик, уладивший вопросы с сильными мира сего, завел корпоративный сайт и принялся разоблачать коллег. «По имеющейся у нас информации, Берлинзон из "Новой мысли" поругался со Штырьковым, – писал Жора. – Причина заключается в беспробудном пьянстве Берлинзона, давно ставшего постоянным клиентом медвытрезвителя Центрального района».
Берлинзон, отродясь не бравший в рот хмельного, писал гневное опровержение. Жора оставлял комментарий: «Нет дыма без огня. Если б не бухал, не стал бы оправдываться». Изнывавшее от безделья начальство «Новой мысли», прочитав Жорин сайт, разрывало с Берлинзоном трудовой договор. А заодно подводило под профнепригодность ни в чем не повинного Штырькова, который, признаться, действительно напивался до чертиков и как-то раз наблевал прямо во властных коридорах.
Меня Жора любил. Говорил, что чувствует духовное родство. Меня это пугало. Из любви Жора ставил на сайт мои тексты. После чего в дело вступал профессионализм. Говоря словами Перкина, холодный рассудок вытеснял горячее чувство – Жора принимался за комментарии. Весной, используя ник доброжелатель, он обозвал меня пидарасом. Через час, представившись моим одноклассником, Жора написал, что я пидарас в самом что ни есть прямом смысле. И об этом, между прочим, знала вся школа. Не исключая младших классов. Еще через час появился комментарий уже за моей подписью: «Да, я гомосексуалист и горжусь этим». Я написал, что комментарий оставил не я. Жора написал, что не я – тот, кто написал, что это не я.
Я не выдержал и разбил Жоре физиономию. Обычно коллеги били Жору брезгливо – ногами, но я в силу природной демократичности набил рожу. Сайт пришлось закрыть.
Жора сидел на кухне и с горя слушал SovMusic. Он подпрыгивал на стуле, подпевая и размахивая рукой, в которой предполагалось быть шашке, но в наличии имелась лишь пустая рюмка. Ну и денек сегодня – куда ни плюнь, всюду музыканты.
– И в битве упоительной, – заливался Жора, – лавиною стремительной, даешь Варшаву, дай Берлин, уж врезались мы в Крым.
– Врезались, – донеслось откуда-то из угла. – Еще неизвестно, чем эта история закончится.
– Ничего, – говорю, – с нами Ворошилов, первый красный офицер.
– Сумеет кровь пролить за СССР, – подхватил Жора.
– Мне невыносимо общаться с подонками общества, – забрюзжал голос из угла.
– Вообще-то час дня, – сказал я.
– Я пью тогда, когда того пожелаю. И никому не обязан давать отчета. Тем более нравственно опустившимся персонам, – произнес новоявленный аристократ духа, переместившись из угла к столу, на который я выставил две бутылки пойла с этикетками дагестанского коньяка.
– Час дня, – повторил я, – а меня, Троеглазов, уже дважды обозвали подонком. Ты слышал, что бывает с человеком, которого целый месяц называют свиньей?
– К тебе эта лемма неприменима, твое нравственное падение обрело законченные, я бы сказал совершенные, формы. Падать тебе больше некуда.
– Ошибаешься. Возвышаясь, ты непременно во что-то упрешься, а возможности для падения безграничны, как дары природы. Нужно только уметь ими воспользоваться.
У Жоры торчал его приятель – Леня Троеглазов. Как вы яхту назовете, так она и поплывет. Дайте человеку фамилию Троеглазов – и не ждите, что общество пополнится очередным обывателем. Троеглазовы не могут быть обывателями. Они герои. Или сумасшедшие. Или сумасшедшие герои. Впрочем, Леня был просто сумасшедшим. Вдобавок к фамилии он носил очки.
«У кого четыре глаза, тот похож на водолаза», – пели одноклассники и скакали на одной ножке. Все очкарики проходили через это. По себе знаю. Но Троеглазов, у которого четыре глаза, – это стопроцентный, можно сказать рафинированный, изгой.
Повзрослев, Леня стал носить монокль. Количество глаз пришло в соответствие с фамилией. Все не без оснований считали его идиотом. Если человеку месяц твердить, что он свинья, человек захрюкает. Если на человека два года смотреть как на идиота, он не то что захрюкает, он залает и закукарекает. К счастью, какая-то гопота расхерачила монокль, чуть не лишив Леню натурального, доставшегося от рождения глаза.
Леня исповедовал коммунизм, вольно трактуя учение основоположников. Можно сказать, он был ревизионистом, а возможно, и ренегатом.
– Коммунизм не означает равенства, – заявлял Леня. – От каждого по способностям, каждому по потребностям. Вот что означает коммунизм. Способностей у меня, честно говоря, с гулькин хрен, но потребности – на самом высшем уровне. Я не какой-нибудь отстой, готовый довольствоваться «Рено Логаном» российской сборки.
Леня довольствовался 41-м «москвичом». Пока не продал его соседу, который по причине поломки собственной машины никак не мог преодолеть две остановки до ближайшего супермаркета. Вырученные от сделки сто двадцать долларов Леня пожертвовал Канарейчику на Святой Грааль, который в этот день благоухал ароматом «Баллантайна».
