Настя сказала, что Жженый не доведет нас до суицида. Я сказал, что он к этому совсем не стремится. Мы ему зачем-то нужны.
Вернувшись домой, я лег спать. Наверное, мне должен был присниться сон. Я иду по тоннелю, а он непрерывно сужается. Я чувствую обреченность, но все равно иду. Нагибаюсь, ползу, вижу свет, но дальше не двинуться. И назад не повернуть. Я задыхаюсь, потею, схожу с ума от страха и бессилия…
Сон мне не приснился. На него стояла многолетняя очередь. Я был не первый, и мне не досталось. Мне приснились Настя и солнце.
XII
Я отправился к своему приятелю Владу Перкину. Перкин служил местным лидером экологически-демократической партии «БАНан». Этимологически загадочное название восходило к небезызвестному Блоку Альтушелера-Надюхина, к которому впоследствии присоединилось Движение Абрикосова-Няшкина, удвоив количество «ан» и превратив блок в Объединенную экологически-демократическую партию.
Перкин слыл героем. Пару лет назад он по пьяни укусил омоновца за палец и несколько дней провел к каталажке. Палец бойца ОМОН вскоре зажил, поскольку рос на ноге и был упакован в пуленепроницаемый ботинок «Саламандра», а Перкин вышел на свободу знаменитым, раздавая интервью и визитки с голограммой VladPerking BANanuspartychairman.
По вечерам Перкин дестабилизировал ситуацию, раскачивая лодку, а по утрам выпускал джинна из бутылки с тоником.
Перкин был пьян. Он катался по полу и сучил ножками.
– Пора домой, Владлен Макарович, – говорила секретарша Людочка. Секретарша Катенька обмахивала начальника популярной брошюрой «Гражданское общество» и поливала водой из чайника.
– Сука ваш Путин, – плакал Перкин, безо всякого основания приписывая идеологически подкованным секретаршам некоторую близость с президентом. – Путинская власть лишила меня всего: денег, карьеры, перспектив…
– Ладно, – говорю, – станешь депутатом – отворуешь за все бесцельно прожитые годы.
Перкин мечтал стать местным депутатом. Мечтал страстно и самозабвенно. Думаю, его мечта сбудется. Нет преграды, которую не преодолел бы целеустремленный человек. Лишь ничтожность цели мешала Перкину пройтись по трупам – трупов не предвиделось. Предвиделись переговоры с властью и спонсорами.
– Слушай анекдот, – сказал Перкин.
– Не надо, – говорю, – я не засмеюсь, а ты обидишься.
Перкин обиделся, но все же спросил, зачем я пришел. Я объяснил. Перкину хотелось быть великодушным. Он состроил из своего пьяного лица мрачную, демоническую физиономию. От натуги даже слегка протрезвел.
– В общественных делах я привык руководствоваться, во-первых, горячим чувством, а во-вторых, холодным рассудком. Сейчас холодный рассудок велит мне продолжить начатое и организовать серию, – он икнул, – пикетационных пикетов.
Я вспомнил Настю, которой на чердаке тоже захотелось продолжить начатое. Правда, ей велело скорее горячее чувство.
Перкин продолжал:
– Холодный рассудок велит…
– Давай выпьем.
Холодный рассудок Перкина определенно рулил не в ту сторону, так что надо было разогревать чувство.
После двух рюмок Перкин включил Максима Леонидова и стал подпевать дурным голосом. Боже мой, я провел здесь двенадцать лет. Почти каждый вечер – бухачка, Леонидов и обсуждения, насколько прекрасен наш круг. Двенадцать лет жизни – коту под хвост.
Наконец, горячее чувство Перкина присоединилось к нам и велело помочь мне по старой дружбе.
– Что делать? – задавал Перкин ленинско-чернышевский вопрос. – Рассудок велит одно, чувство – другое. С ума можно сойти.
– Ладно, – говорю, – как-нибудь обойдется.
Удовлетворенный сознанием выполненного долга, я уже собрался уходить, но случилось непоправимое. Подошли девочки-градозащитницы из «Города-сада». Этих вокруг пальца не обведешь – у них каждый сарай на учете. Каждая говеха – застывшая память эпохи.
Перкинское горячее чувство подвело – сменило ориентацию и вовлекло своего захмелевшего хозяина в совершенно ненужную болтовню о моей просьбе.
– Как можно так говорить! – закричала главная городсадовка, худенькая девица с зычным голосом. – Этим домом владел купец третьей гильдии Псой Фомич Курохлебов.
– Срать я хотел на твоего Псоя.
– Как можно так говорить! Какое кощунство! – басила главная по «Городу-саду». – Владлен Макарович, ну скажите хоть вы ему.
Перкин осоловело вращал мутными глазами. В союзники он явно не годился.
Городсадовка не унималась:
– В этом доме достоверно бывал Панаев. А возможно, и Скабичевский.
– Мало ли, – говорю, – где я бывал. Что ж теперь – везде мемориальные доски вешать?
– Вы не Панаев.
– Да уж, слава богу, моя жена с Некрасовым не спит.
– Как можно так говорить!
– Говорить тут не о чем. Я, чай, не хуже Скабичевского и хочу, чтобы этот дом снесли ко всем чертям.
– Владлен Макарович, – сказала городсадовка, – мы порвем политический союз с «БАНаном», если закулисные влияния будут оказывать влияние на разработку политического курса «БАНана».
Активистка отдышалась, фраза далась ей нелегко.
– Ничего не поделаешь, брат, – сказал Перкин и развел руками. Он хлопнул рюмку, закусил сухарем и снял Леонидова с паузы. Девушки-виденья с восхищением глядели на народного заступника.
– Сколько вам платят, если не секрет? – спросил я.
– Подонок! – заорала главная.
– Подонок, – эхом подтвердили остальные городсадовки.
– Почему?
Они молчали – вопрос не укладывался в привычную канву градостроительных дискуссий. Одна из них, кстати, ничего. Я имею в виду девку, а не дискуссию. Насколько помню, у нее есть муж. Я ему не завидую.
– Я просто спросил. Осуждать – не моя специальность, это по вашей части. Если вы занимаетесь этим бесплатно – одно дело. Если за деньги – могу помочь.
– Обойдемся без вашей помощи, – отрезала главная.
– Обойдемся, – эхом подтвердили остальные городсадовки.
– Значит, все-таки за деньги? Не хотите брать в долю?
– Владлен Макарович, – городсадовка с зычным голосом неожиданно перешла на ультразвук, – ну скажите вы…
Я вышел в коридор. За спиной громыхало:
– Как можно так говорить!
Леонидов заиграл на полную громкость.
Я набрал Настю и сказал, что похвастаться нечем. Настя сказала, что я идиот. Я не спорил. Не рассказывать же ей про активистку. Они относятся к разным биологическим видам, у них даже инстинкты разные.
– Ты где? – спросила Настя.
