Я вспомнил уроки английского.
– Знаю я твою Лену, – франтик упивался виски и собственной значимостью. – Кто еще был?
– Никого.
– Что?
– Больше у Лены никого не было.
– А Сашка?
Девушка всхлипнула:
– Сашки у Лены не было.
– Почему не позвонила?
– Я звонила, – сказала девушка. Какая прелесть. Ну просто школьница. Потупить глазки и сказать: я учила.
– Врешь!
Франтик перегнулся через стол и хлопнул ее по щеке.
– Забыла, кто тебя из говна вытащил? Опять за прилавок захотелось?
– Нет.
Ответ неправильный, подумал я. Надо: нет, не хочу. No, I didn’t. Но франтик спустил легкомысленный ответ. Его пьяный мозг переключился на другую тему:
– Я велел тебе одеть сегодня белые трусики. Ты одела?
– Да, я одела, – девушка замялась, – белые трусики.
– Громче, – завопил франтик.
– Я одела белые трусики.
Я не выдержал. Во-первых, не одела, а надела. А во-вторых, я встал и склонился над франтиком:
– Слышишь, ты, ублюдок, меня совершенно не интересует цвет ее нижнего белья. И всех присутствующих, полагаю, тоже.
Он посмотрел на меня с небрежностью, но и некоторой опаской. А главным образом – с досадой, что кто-то испортил такой замечательный спектакль.
– Тебе чего, мальчик?
Я был старше его лет на десять.
– Сейчас пиздюлей получишь. И за нее, и за мальчика.
Франтик вскочил. Комплекция примерно моя. Можно драться.
– Тебе чего, больше всех надо?
– Обычно меньше всех, но не в твоем случае.
– Это моя жена.
– И чего?
– А того, – встряла девушка. Лицо ее озлобилось, вытянулось, стало еще милее и даже слегка поумнело. – Вали отсюда.
Совсем неожиданный поворот. Не знаешь что и делать. Глупо драться за честь дамы, если кардинально расходишься с ней в представлениях о чести. Но моя-то честь что думает? Моя честь молчала.
– Ладно, – говорю, – ваше дело.
Я расплатился и вышел. Что за день…
День, впрочем, еще не кончился. Дома меня ждала явно возбужденная Настя. Нора получил огромный заказ: ввернуть националистический информпоток. Я слегка удивился. Насколько я помню, его зовут Марк Арон. Настя не увидела в этом ничего странного. Короче говоря, надо мочить кавказцев.
– Может, нам уже хватит мочить кавказцев?
В ответ я услышал, что я, разумеется, полный кретин и ничегошеньки в жизни не понимаю. Никто не предлагает мочить их по чердакам и сортирам. Мочить будем в информпространстве.
Настя явно освоила Норину лексику. Я поинтересовался, от кого заказ. Не от скинов же, откуда у них деньги.
Конечно, не от скинов. Я полный кретин. Заморочка явно гэбэшная: у входа стояли две «тойоты», и Настя видела номера.
Только гэбэшных заморочек нам не хватало.
– Ты все-таки полнейший кретин, – сказала Настя. – Они помогут нам избавиться от Жженого.
– Настя.
– Чего?
– Я не хочу ничего этого. Я устал. Я хочу жить с тобой, писать тексты и летом ездить в Турцию.
– Не получится.
Я знал ответ, но все-таки спросил:
– Почему?
– Во-первых, ты врешь. Во-вторых, я не собираюсь жить с тобой и ездить в Турцию. В-третьих, нам сейчас выбирать не приходится. Я, кстати, взяла у Норы деньги сразу за всю работу.
– Сколько?
– Сто пятьдесят тысяч.
– Так бы сразу и сказала. Это меняет дело.
Гурген получит свои деньги от нацзаказа Марка Арона. Я повеселел. Правда, ненадолго. Настя рассказала, что у Норы околачивался Пожрацкий. Она с ним долго болтала и даже ходила в ресторанчик. За его счет. Меня этот факт совсем не обрадовал.
– О чем же вы с ним говорили? О черкешенках, которых он трахал?
Мелко, старик, недостойно. А что делать?
– Гаврила – замечательный человек. Между прочим, он предложил мне работать вместе.
– Ты согласилась?
– Никак ты ревнуешь?
Да, да, старик. Быстрее говори: да.
– Нет, – сказал я.
– Успокойся, я не согласилась. Гонорар не выдержит двоих. Так что работать придется тебе.
Я рассказал про Жженого. Она пропустила мимо ушей, уверенная в гэбэшной крыше на «тойотах». Мне эта крыша показалась проблемной. Равно как и крыша Насти, которую явно сносило.
X
Наутро я встал и пошел в душ. Горячая струя билась об голову, приводя мысли в порядок. Ну что ж, национализм так национализм. Чем не тема для члена «Общества толерантности»?
Меня несло на крыльях вдохновения.
«Как писал замечательный поэт, гражданин и отец замечательных детей Сергей Михалков:
Нет, – сказали мы фашистам,
Не допустит наш народ,
Чтобы русский хлеб душистый
Назывался словом «брот».
Так же, как, добавим мы от себя, и чтобы сливочное масло называлось словом «бутер», – тоже не допустим. Ни в коем разе.
Наши деды, вставшие грудью на отпор немецко-фашистским полчищам, отстояли и Родину, и свободу, и честь, и совесть, и хлеб в традиционном написании этого слова, столь дорогого сердцу каждого русского человека.
Сегодня благодаря антинациональной политике власть предержащих нашим дедам порой не хватает на хлеб насущный, который, тем не менее, вовсю трескают нелегальные мигранты, от которых наши деды сносят унижения и оскорбления, после которых лишь скупая мужская слеза катится по седой щетине, столько пережившей на своем веку: и окопы Сталинграда в блокадном Ленинграде, и ужас сталинских лагерей, и кошмар десталинизации-кукурузизации, и гробовое молчание эпохи застоя, когда Алиевы, Кунаевы и Рашидовы… (Прим. 1. Дописать и поработать над стилем. Прим. 2. Или не работать? Вообще-то запредельный патриотизм предполагает полное незнание русского языка.) Неужто теперь мы позволим, чтобы русский хлеб душистый назывался словом «лаваш»? Чтобы за границей нас называли не Иванами и Наташами, а Гургенами и Зульфиями? Иван, не помнящий родства своего, превращается в Ахмета, который очень хорошо помнит, кто он и откуда, и всюду продвигает своих соплеменников – от высших государственных постов до ларька, которым он владеет. (Прим. Добавить логики.)»
Пора взять паузу. Что бы ни говорили просвещенные умы, мысль человеческая имеет границы, бред – беспределен.
