Я сел и отчего-то все время глядел на стол. Круглый стол овальной формы, вертелось в голове. Хотя стол был самый обыкновенный, прямоугольный. Заурядный госучрежденческий стол.
Жженый внимательно меня разглядывал. Долго. Я догадался, что он смотрит на куртку. Я, естественно, был в другой, не в той, от которой отлетела пуговица. Похожей пуговицы мы с Настей не нашли и запрятали куртку подальше. Настя в целях конспирации решила выкинуть ее в мусоропровод, но я сказал, что на такой конспирации люди и палятся. Настя сказала, что я жмот. Подумала, мне куртки жалко. Черт с ней, лишь бы отстала.
– А где же ваша куртка? – спросил Жженый.
С места в карьер. Я, признаться, опешил:
– У меня много курток.
– Но эта совершенно новая.
– Я иногда покупаю себе куртки.
– Зачем, если у вас их много?
Провались ты пропадом, мудак, со своими примочками. Я молчал, не зная, что ответить.
Жженый рассмеялся.
– Да что вы так напряглись, мил-человек, не ровен час, в истерике забьетесь. Не люблю, знаете ли, истерик. Я же с вами не о куртках собрался говорить, есть вещи и посерьезнее.
Куда уж серьезнее.
– У вашего Ашота Гркчяна… – начал Жженый.
Я собрался было вспылить, почему, мол, моего, но вовремя заткнулся.
– У вашего Ашота Гркчяна был лучший друг. Гурген Аванесян. Так вот он пропал.
– Как пропал?
– Почему вас это так удивляет?
Я ненавидел его. А еще больше себя. Соберись с мыслями, придурок, не задавай идиотских вопросов, веди себя естественно.
– Может, вы забыли, Петр Пафнутьевич, но я веду это дело.
– Я тоже.
Жженый расхохотался. Не одними губами, как раньше, а совершенно омерзительно: губами, левой щекой и правым глазом. Честное слово. У дьявола мог бы быть такой секретарь, вспомнились мне чьи-то слова.
– Понимаю, понимаю, мил-человек, поэтому и говорю вам. Совершенно, так сказать, конфиденциально, дабы вы использовали в своих материалах.
– Одно с другим не вяжется.
– Что не вяжется? – Жженый искренне удивился. Искренне. То есть – по-человечески. Наконец-то.
– Конфиденциальность с использованием в материалах.
Жженый опять рассмеялся. На сей раз по старинке – одними губами.
– Вот и вы, мил-человек, меня подловили.
Когда ты-то меня подлавливал, сука? На чем?
Жженый резко распахнул папку, достал фотографию и положил передо мной.
– Вам знаком этот человек? – В голосе чувствовался металл с легкой ржавчиной.
Еще бы не знаком. Гурген. Три часа назад виделись.
– Нет, конечно. Почему он должен быть мне знаком?
– Вы его точно никогда не видели?
– Петр Пафнутьевич, можно вас спросить? Вы часто ходите по городу? По магазинам, по рынкам?
– А что такое?
Опять, сука, удивляешься. Это хорошо.
– Вы замечали, сколько кругом кавказцев? Ашотов, Гургенов. Как я могу вам точно сказать, видел я его когда-нибудь или нет?
Жженый решил, что я ослабил стойку, и немедленно нанес удар:
– А вы сами-то, мил-человек, как к кавказцам относитесь? Я смотрю, речи подозрительные ведете, про скинхедов пишете.
– И стригусь почти наголо.
Я засмеялся. Я тебя сделал, парень. К этому я был готов. Именно к этому. Похоже, я начинаю тебя понимать. Психология в общем-то нехитрая. Переход от паясничанья к допросу и обратно.
– Я, Петр Пафнутьевич, член «Общества толерантности» и постоянный участник маршей интернационалистов.
Я говорил чистую правду. Я член трех десятков партий, гражданских лиг, объединенных фронтов, общественных объединений и всяческих оппозиций. Еще с тех времен, когда политикой баловался. Давно хотел выйти, да все недосуг было.
– И все-таки много их развелось, – сказал Жженый, якобы сокрушаясь. Их он охарактеризовал общепринятым эпитетом, который опять-таки подпадал под пресловутую статью 282-ю УК РФ. Ну это уж вовсе не серьезно. Мелкая провокация. Обидно. За кого он меня принимает?
– Как член «Общества толерантности», не могу с вами согласиться. И даже готов осудить.
– Осуждать – это по нашему ведомству, – сухо сказал Жженый, поставив меня на место.
Правильно. Я действительно малость зарвался. Лучше вовремя остановиться.
– Вы свободны, – сказал Жженый.
Он что, сердится? Смешно. Что значит – вы свободны? Он меня вообще-то не на допрос вызывал. Он хотел сообщить доверенному журналисту конфиденциальную информацию. Хотя… свободен так свободен.
– Подождите, – Жженый встал и гадко улыбнулся. – Я вот чего думаю. Может, его случайно завалили, этого Ашота? Скажем, милуется на чердаке парочка, а он суется. Туда-сюда, возникшая вдруг неприязнь, драка. И вот вам – труп.
И никаких тебе мил-человек. Просто и ясно.
Чего же ты тянешь, если все знаешь?
У меня вспотела спина. Я промямлил:
– Насколько я понимаю, в вашем деле нужны доказательства.
Самоуверенность исчезла столь же внезапно, как появилась. Она вообще ко мне надолго не прилипает. А я-то, павлин, распустил перья. В слова с ним играю, в остроумные диалоги.
– Да, в нашем с вами деле, – Жженый усмехнулся, – нужны доказательства. Найдем. Ну до встречи.
Вспомнил. Это из Шульгина. Про секретаря дьявола. Из «Дней».
Я машинально пришел к «Ахмету». Нехудший вариант.
– Как всегда? – спросил человек за стойкой.
Замечательно, я уже завсегдатай. Как всегда не хотелось. Вместо коньяка я заказал рому. Когда пьешь ром, делаешься похожим на героя Ремарка. Впрочем, коньяк тоже делает похожим на героя Ремарка. Странно, Ремарк был немец, а пиво совсем не делает похожим на героя Ремарка.
Я забился на свое обычное место – в угол.
За соседним столиком сидели франтик с девушкой. Франтик пил виски и был одет с небрежностью. Его шмотки я оценил как дорогие. Тщательно подобранная небрежность накидывала к дороговизне еще процентов пятьдесят. Девушка – дивно красивая, с глупым пугливым личиком.
– Ты где вчера была, сука? – спрашивал франтик.
– У Лены, – отвечала девушка, и личико ее становилось еще более глупым и милым.
– Сколько раз тебе говорить: на мои вопросы ты должна давать полный ответ. Полный! – заорал франтик.
Кое-кто из посетителей оглянулся.
– Я вчера была у Лены, – четко произнесла девушка.
