– Не узнаешь, дорогой?
Я не узнал, но догадался.
– Да, дорогой, мы тогда с Ашотиком вместе были. Только я наверх не пошел. Я, дорогой, внизу остался. Ашот – молодой, горячий, а мне такие вещи ни к чему. И где теперь Ашотик и где теперь я?
– Мне насрать, где Ашотик, а ты за каким-то хреном – на пороге моей квартиры.
Гость попытался войти. Я не посторонился. Стоял как вкопанный. Прислонясь, так сказать, к дверному косяку.
– Пусти, дорогой.
– Ни к чему.
– Тогда я пошел.
Он вызвал лифт.
Сука. Сука! Сука!!!
– Ладно, – говорю, – проходи.
Мы сели на кухне. Я налил себе коньяку.
– Налей и мне, дорогой.
Я налил ему в Настину рюмку. Он поднял рюмку, чтобы чокнуться, но я тут же выпил залпом. Закурил. Он тоже.
– Правильно, дорогой. Выпьем не чокаясь. За Ашотика, светлая ему память. Если б ты знал, что за человек был Ашотик. Золото, а не человек. Лучше друга не было и не будет. Какого друга, что я говорю, брат он мне был, понимаешь, больше, чем брат. Жена у него осталась, дети малые. Горюют, плачут: куда нам теперь, Гурген, скажи, Гурген.
Я молчал. Гурген огляделся:
– Где у тебя тут поссать?
– Налево и до упора.
Не дай бог, думаю, пойдет мыть руки – полотенце жалко выкидывать, от мамы досталось. К счастью, Гурген на мытье рук не заморочился. Вернулся и продолжил описывать достоинства Ашота и горькую долю осиротевшей семьи покойного. Тряс пепел на скатерть, по-хозяйски разливал коньяк.
Я молчал. Надо куда-то смотреть. Только не в эти маслянисто блестящие глаза. Я уставился на сахарницу.
– Давай, – сказал Гурген, поднимая рюмку, – за Ашотика.
– Ублюдок был твой Ашотик. Такой же, как ты.
Я ждал взрыва. Надеялся на кавказский темперамент. Мечтал о драке.
Гурген рассмеялся:
– Зря так говоришь, дорогой. Узнал бы Ашотика поближе – полюбил бы, как брата.
– Чего тебе надо?
– Мне, дорогой, ничего не надо. Но жена, дети… Чем я им помогу?
В голове что-то сработало. Правильно, надо проверить.
– Я узнавал. У него не было ни жены, ни детей.
Гурген слегка смутился:
– Не было? Как же так? Может, и не было. Но есть эти… следователи… прокуроры…
– Сколько?
– Следователей? Не знаю, дорогой. Тебе, по-моему, одного хватит.
– Сколько денег?
– Сто пятьдесят.
– Сто пятьдесят чего?
– Обижаешь, дорогой. Я вижу, ты человек небогатый. Сто пятьдесят тысяч рублей. Не мне – жене, детям.
Гурген, наверное, запамятовал, что мы сошлись по поводу отсутствия бедствующих, а равно и небедствующих членов Ашотова семейства. Впрочем, это не имело никакого значения.
– Сто пятьдесят тысяч – и ты Гургена больше не увидишь.
Недорого, думаю, ты ценишь друга и брата. Впрочем, это, видимо, только первый транш.
– У меня сейчас нет денег.
– Достань, дорогой.
– Сука! – В комнату вихрем ворвалась Настя. Она визжала шесть с половиной минут, я следил по часам.
Я привык к ее низкому, с хрипотцой голосу и не знал, что она умеет визжать. Каждое ее слово било в точку и уверенно классифицировалось частью 1-й статьи 282-й УК РФ как разжигание межнациональной розни, то есть обозначение действий, направленных на возбуждение национальной вражды, унижение национального достоинства, а также высказывания о неполноценности граждан по признаку их отношения к национальной принадлежности.
Гурген ухмылялся, поблескивая белками.
– Что за женщина! Золото, а не женщина. Эх, Ашотик, как я тебя понимаю.
Я едва сгреб Настю в охапку и ввернул пару высказываний, подпадающих под ту же 282-ю статью УК, которая, признаться, всегда казалась мне несколько расплывчатой.
Гурген сохранял полнейшее спокойствие.
– Когда будут деньги, дорогой?
– Когда нужно?
– Сегодня. Но я готов подождать, – Гурген ухмыльнулся. – Ради нее.
Настя все-таки умудрилась всадить ему по яйцам.
Гурген стоял как ни в чем не бывало. Железные они у него, что ли?
– Крайний срок – послезавтра.
– Договорились, – говорю, – пиздуй отсюда.
Гурген налил себе еще одну рюмку и, заглотив, отчалил.
Настя сидела напротив меня, как только что сидел Гурген. Я поставил ей новую рюмку и долил остатки коньяка.
– Чего делать будем? – спросила Настя.
– А хрена тут сделаешь? Надо платить.
– Он не отвяжется.
– Понимаю.
Мы молчали. Кончились сигареты, и я облегченно вздохнул: не вечно же пялиться в эту чертову сахарницу. Я спустился в магазин, купил сигареты, а заодно и коньяк.
– Может, замочить этого Гургена?
Похоже, я изменился за эти дни. Меня не передернуло от ее предложения. Оно показалось мне если не разумным, то имеющим право на существование. Его следовало обдумать.
Я обдумал.
– Замочить – значит увязнуть в этом дерьме по самые яйца.
Настя посмотрела на меня с грустью:
– Ты думаешь, мы еще не увязли?
IX
Звонил мобильник. Я взял трубку и нажал на прием.
– Здравствуйте, это Жженый.
Я не удивился.
– У меня есть очень интересная информация, – Жженый выдержал паузу. – Можете подъехать через два часа?
– Могу, – сказал я и нажал на сброс.
– Жженый? – спросила Настя.
Меня не удивило и то, что она догадалась. Я кивнул.
– Настя, нужны деньги. Послезавтра нужны.
– Где их взять?
– Я займу. Правда, не знаю, как отдавать.
– Я позвоню Норе, – сказала Настя.
Разговор с Норой занял пару минут.
– С тобой он работать отказывается, – Настя засмеялась и сказала, почему-то с грустью: – Помнит, видимо, про пидора. А мне обещал подкинуть работенку.
Мы разошлись. Она поехала к Норе, я – к Жженому.
Жженый был в кабинете один. У него, видите ли, свой кабинет. А говорят, они вдесятером за одним столом ютятся. Кабинет, впрочем, так себе: письменный стол, сейф в углу и несколько стульев.
– А, почтеннейший! Вот и вы в наших краях, – запаясничал Жженый. – Ну садитесь, мил-человек.
