* * *
Майлз вернулся с рынка с продуктами, и я вдруг поняла, что между нами все по-настоящему, что я ничего такого не напридумывала. Сказала ему, что отныне все будет по-другому, лучше, но он не поверил. Теперь я знаю, что лучше не будет, потому что с эмоциями мне не справиться. А еще ловлю себя на том, что хочу отомстить за ту боль, что Майлз мне причиняет. Без боли очнуться невозможно.
Боль открывает дверь.
* * *
Самое простое, что можно сделать с болью, – это обманом внушить себе, что она предлагает некую возможность: вставь боль в игру, и она будет ощущаться не так сильно. Играя, можно перевести боль в категорию вещей, которые ты можешь выбирать и, следовательно, уменьшать или подавлять. Но боль не воображаемая. Не стоит думать, что вдумчивые – или очень ловкие, или очень умные – избегнут ее. Кто тихо уйдет, не избегнет ее, и кто прыгает от одного любовника к другому, не избегнет ее. Пьянство не спасет от боли, и списки благодарностей не спасут. Когда ты закончишь этот проект, когда оставишь попытки убежать от боли, она все еще будет с тобой, но еще придет понимание: боль не бывает больше, чем можешь терпеть, – как наполненный до краев стакан, вода колышется у кромки, но не переливается.
* * *
Прошлой ночью я увидела во сне троих мужчин: один – Майлз, другой – бывший бойфренд, третий – некто из Нью-Йорка. С бывшим бойфрендом все было просто и ясно, никаких запретов. Насчет человека из Нью-Йорка ангел сказал, что человек он неплохой, но в прошлом уже обманывал девушек, так что его пришлось отставить. Потом ангел сообщил, что сделал все возможное, чтобы подготовить для меня Майлза. Я ответила, что у нас есть трения, и ангел согласился: «Разве трения так уж плохо? Трения – обязательная часть рецепта». Кто-то, чье присутствие я ощутила рядом, сказал: «Я создал его для тебя. Почему ты его отвергаешь?»
Обязательный вопрос звучит так: «То, от чего я страдаю, типично?» Есть боли характерные, и есть боли нехарактерные, есть страдания характерные и страдания нехарактерные, одиночество характерное и одиночество нехарактерное. Некоторые страдания ощущаются как характерные: они в глубине тебя, они как будто засели в костях и воспринимаются как что-то знакомое. Другие ощущаются как чужие, как что-то, что не должно случаться с тобой.
Что для меня характернее: страдания от того, что я с Майлзом, или страдания оттого, что я без Майлза? Когда я задаю себе этот вопрос, ответ ясен: страдания с Майлзом, страдания оттого, что нет детей. Все мы знаем, какое страдание назначено нам. В каждой жизни есть страдание определенного свойства. Никогда в моих прежних отношениях с мужчинами я не испытывала такого характерного страдания, как с Майлзом. Кажется, словно из него может родиться что-то значительное.
Да, верно, Майлз многое прояснил, убрал лишнее, и я вижу себя насквозь, я добралась до самой сути своего бытия, живя рядом с тем, что реально по-настоящему и что мое. Не думаю, что он делает это сознательно. Не думаю, что я сама все понимаю. Может быть, я просто нашла что-то бесконечное.
* * *
Я всегда верила, что могла бы прожить несколько жизней, и в голове у меня они выстроились, как фигурки на каминной полке. Каждый день я снимаю их одну за другой, протираю, рассматриваю и сравниваю. Моя жизнь ничем не отличается от жизни фигурок на полке. Жить жизнью одной из фигурок не составило бы труда – и прими я такое решение, сделать это было бы так же просто, как поменять их местами.
Как я перепутала свою жизнь с куклой? Потребовалась бы огромная сила убеждения – которой я не обладаю, – чтобы доказать себе, что, даже если я убегу, жизнь моя будет продолжением нынешней и я сама останусь в ней прежней. В тех жизнях, что я мысленно снимала с полки у себя в голове, никогда не было пепла моей нынешней жизни, сожалений и последствий обмена одной на другую или неуверенности в сделанном выборе. Но глубоко я об этом не задумывалась – это была лишь навязчивая идея. Я вытерла фигурки и повернула их в другую сторону, как будто отказываясь от них, отказывалась от моей единственной защиты и опоры, обрекала себя на одиночество во мраке и оставалась ни с чем.
Счастливые, мы бежим даже от самого яркого и лучшего в жизни, потому что нам любопытно, мы хотим знать, что еще там. И что там? Все то же самое, куда ни посмотри. Куда ни обратись, ты везде видишь ту же самую жизнь.
Майлз не мечтает о другой жизни и меня в этом отношении не понимает. «Какая пустая трата времени, – сказал он однажды. – Если не собираешься в самом деле что-то предпринять…»
В каком-то смысле ему легче. Мужчине всегда легче понять, что он хочет, и выстроить жизнь в соответствии с этим. С его стороны, несправедливо сравнивать себя со мной. Каждый раз, когда я пытаюсь объясниться, Майлз говорит: «Что тебя держит?» Ответа нет. Вообще-то меня держит собственная свобода, нерешительность перед неизвестностью. Сделать выбор, найти для себя смысл не хватает духа. Я боюсь, что ошибусь, боюсь, что выставлю себя на посмешище. Никто не хочет, чтобы его чурались. «Есть только одно место для жизни, – сказал великий мудрец, – и это место цивилизация».
Вне цивилизации тебя съедят медведи.
Я всегда признавала, что хочу измениться, но неожиданно замечаю, что на самом деле этого не хочу. Я хочу уйти, но только во сне, а не по-настоящему. Я хочу другой жизни, но только во сне, а не наяву. Фокус в том, чтобы не перехитрить себя, не слишком увлечься мечтами, позволить сну унести меня к крайним пределам желаний, но не зайти слишком далеко, чтобы фантазии, растянувшись до предела, все же вернули меня в настоящую жизнь.
* * *
Я знаю, что сейчас Майлз меня ненавидит. Я ощутила это в воздухе, когда вышла за дверь и пошла по улице. Я хочу все решить и пойти домой. Но не думаю, что он там скучает по мне. Думаю, он там ненавидит меня. Майлз говорит, что я не забочусь о нем, но это же неправда! Он ищет свидетельства моего невнимания к нему или видит в моих настроениях доказательства того, что я не забочусь о нем. Моя небрежность – которую Майлз прикладывает и к моей жизни, – служит подтверждением того, что я не ценю его, когда я беспечна и к себе, и к моей личной собственности! У меня нет системы. Я постоянно не думаю о последствиях всего, что делаю!
Возможно, выход только один: уйти. Но этот маршрут не для меня. А если, оглянувшись, я увижу, что ошиблась, что Майлз был моим не мучителем, а спасителем? Возможно, мне придется признать столкновение двух планет, то есть нас, и возможность нашего взаимного уничтожения. Или, может быть, я должна изменить подход – попробовать смирение и тихое отчаяние, найти радость в сложившейся ситуации и остаться. Оракул сказал: следуй за правдой. Но я не могу сказать Майлзу правду обо всем! Я впадаю в уныние, а ему это не нравится. Единственный способ уйти – уйти с каменным сердцем, то есть сказать все, не оставив надежды. Но я люблю его и связана с ним многими нитями. Я люблю обнимать его – хвататься за любую его часть, какая окажется рядом.
Мне трудно видеть хорошее и плохое одновременно. Может быть, это и есть путь вперед: видеть плохое и хорошее в каждом мгновении, а не метаться туда-сюда. Иногда я холодная и безразличная, иногда теплая и любящая. Наступил новый год, и в этом году я хочу делать все по-другому: разобраться с моей двойственностью или, по крайней мере, научиться жить с ней; стать открытой и честной, чтобы он мог доверять мне; быть кем-то, кто находит радость в вещах – хотя, может быть, меняться уже поздно. Очевидно, вступила в средний возраст. Средний возраст! Я только и жду, когда фертильные годы истекут и я снова смогу принимать правильные решения. Или не снова, а впервые в жизни.
