* * *
В стенах обосновались белки. Или мыши. Пишу и слышу, как они там шебуршат, жуют. Слышу, как скребутся в стенах, перемалывают что-то зубами. Едят изоляцию, дерево, цемент и что там еще в стенах.
* * *
Если я, раздумывая над тем, буду ли растить ребенка у себя дома, говорю, что выбрала не это, то что тогда я выбрала? Язык не подходит для выражения этого опыта. Следовательно, ни о каком опыте говорить невозможно. Но мне нужно слово, совершенно независимое от деторождения, слово, объясняющее, что я выбрала, а не то, что не выбрала.
Но как описать отсутствие чего-то? Если я отказываюсь играть в футбол, будет ли моя неигра в футбол опытом игры в футбол? Отсутствие у меня опыта материнства не является опытом материнства. Или является? Могу ли я назвать это материнством?
Если не материнство, то что тогда главное в жизни женщины? Как выразить отсутствие этого опыта, не ставя отсутствие в центр объяснения? Могу ли я описать жизненный опыт вне его отношения к материнству? Что он есть в позитивном смысле? Конечно, у каждой женщины это бывает по-разному. Могу ли я в таком случае сказать, каков этот позитив для меня? Не могу. Потому что я по-прежнему не знаю, чего хочу. Я еще не родилась как личность, которая, сделав сознательный выбор и отказавшись иметь детей, своим образом жизни утверждает неродительские ценности. Также я не могу одобрить и утвердить материнский опыт жизни.
Может быть, если бы я могла определить, опытом чего является отказ иметь детей – выразить это активным действием, а не отсутствием действия, – я знала бы, что именно испытываю, а не чувствовала себя так, словно ожидаю некого действия. Может быть, я могла бы выбрать свою жизнь, взять в руки то, что выбрала, показать другим людям и назвать это своим.
* * *
Я всегда завидовала знакомым мужчинам-геям, которые признались в своей нетрадиционной ориентации. Я бы хотела сделать то же самое, но только в чем признаваться? Мне так и не удалось с этим определиться. У меня было смутное представление о том, что я представляю собой как личность, и смутное представление о том, кем я не являюсь. Я хотела бы сказать, что знаю это о себе с шести лет. Некоторые меня осуждали, но сейчас мне намного легче. Легче с тех пор, как я совершила каминг-аут. Теперь моя жизнь по-настоящему моя.
* * *
Когда нет детей, трудно доказать, что ты сделала сознательный выбор или вообще что-то делаешь, а не просто плывешь по течению. Кто-то представляет, что люди, у которых нет детей, не движутся вперед, не меняются и не растут, что им не о чем рассказать, а их жизнь лишена глубины, любви и боли. Они как будто застряли в одном месте – в том месте, которое осталось после отца и матери.
Выбор тех, кто не хочет заводить детей, зачастую выглядит как простое продолжение жизни их родителей. Со стороны этот вариант ничем не отличается от варианта тех, кто еще не дал потомства. Кто-то может подумать, что ты готовишься сделать выбор или даже пытаешься завести ребенка.
* * *
Некоторые пытаются представить, каково оно – не иметь детей – и представляют себя без детей вместо того, чтобы представить того, кем они могут никогда и не быть. Они проецируют собственную потенциальную печаль, печаль людей, не получивших родительского опыта, на тех, кто совсем этого не хочет. Человек, который не может понять, почему кто-то не хочет иметь детей, должен всего лишь локализовать свои чувства к детям и представить, что эти чувства направлены на что-то еще – на жизнь, наполненную надеждой, целью, будущим и заботой.
Почему мы не понимаем, что люди, которые не хотят детей, просто имеют другую – возможно, биологически другую – ориентацию? Желание не иметь детей можно даже назвать сексуальной ориентацией, потому что нет ничего более связанного с сексом, чем стремление дать или не дать потомство. Предполагаю, что сила этого желания кроется в наших клетках, и потом есть еще культурные добавки и влияния других людей на наши природные желания. Оглядываясь в прошлое, на то время, когда я была ребенком, я вспоминаю, что и тогда не хотела детей. Помню, как однажды, сидя за столом на кухне, я вдруг поняла, что никогда не буду матерью, потому что экзистенциально я дочь и всегда ею буду.
* * *
Известно, что от еврейских женщин ожидают возмещения потерь, причиненных Холокостом. Если у вас не будет детей, нацисты победят. Я это чувствую. Они хотят стереть нас с лица земли, и мы не должны это допустить. Как же я могу думать о том, чтобы не иметь детей, и тем самым эгоистично способствовать нашему вымиранию? Да, мне действительно нет дела до того, что человечество погибнет.
Вместо того чтобы увеличивать население мира, не лучше ли сказать: мы же вынесли урок из нашей истории, познав крайние формы жестокости, садизма и зла. И в знак протеста мы не станем делать больше людей – не станем рожать еще сто лет! – в отместку за преступления против нас. Отказавшись порождать новых агрессоров и новых жертв, наши лона сделают доброе дело.
Прошлым вечером я обедала со школьной подругой по имени Либби. Она недавно узнала, что беременна, и эта новость совсем ее не обрадовала. Отношения у нее были несерьезные, но внезапно все переменилось. Они стали присматривать квартиру. Пока Либби говорила, я вдруг увидела, что ребенок может стать ловушкой для нее и ее нового бойфренда – ловушкой новой жизни. Вокруг нее уже выстраивалась, как растущий город, архитектура. Устремлялись вверх небоскребы: новый бойфренд, новый ребенок, новые родственники, новый дом. В ней рос ребенок, а вокруг нее возводились стены.
* * *
Каждый раз, когда я слышу, что у кого-то из друзей появляется ребенок, мне кажется, что меня загоняет в угол, в еще более тесную ловушку, некая грозная сила. Понятно, что дети не могут появляться вечно, но сейчас они низвергаются, словно метеоритный дождь – или что там еще бьет по земле, – оставляя кратеры размером намного больше самих метеоритов. Эти кратеры, они повсюду, они вокруг, и никакой дом не спасет от этих благословенных даров, обращающих тебя в пыль, от этих звездных пылинок, этих тысячефунтовых малюток, нацеленных прямо на землю.
Я всегда думала, что мы – я и мои друзья – вместе идем в одну и ту же страну, бездетную страну, где вместе займемся миллионом дел. Я думала, что наши умы и души слеплены по одному образцу, что они не ждут подходящего случая, чтобы спрыгнуть с корабля, но теперь, когда они покидают меня, я чувствую, что так оно и есть. Я не должна думать, что они бросают меня, но было бы неправильно сказать, что это не ощущается как потеря и что я не боюсь наступающего одиночества. Как я могла считать, что мы все одинаковы? Не потому ли я начала задумываться о ребенке, что плавучая льдина, на которой мы стояли вместе, раскололась и я оказалась на крохотной льдинке, которая, как мне казалось, будет и дальше оставаться огромной, как целый континент? Мне и в голову не приходило, что я останусь на нем одной-единственной. Знаю, я не одна, но как доверять тем немногим, кто еще здесь, после такой ошибки в отношении других? Их массовое дезертирство стало для меня потрясением. Намеревались ли они изначально оставаться на этом бездетном континенте, а потом передумали? Или я ошибалась в них с самого начала?
