* * *
Молодой француз, отвозивший меня этим утром в аэропорт «Шарль де Голль», сказал, что, по его мнению, настоящее искусство невидимо. Тем не менее он поощрял своих друзей по мини-арту изготавливать что-то на продажу, потому что художнику заработать на жизнь трудно, если не делаешь вещи, а только производишь контексты.
Расположившись на заднем сиденье, я думала, что, не имея детей, мы скорее производим контекст, а заводя ребенка, пожалуй, делаем вещь. Как и в случае с художником, изготавливающим что-то на продажу, вознаградить женщину за ребенка нетрудно – смысл ее жизни очевиден, и курс ее будущего ясен. Иметь ребенка – все равно что быть городом с горой посередине. Все видят гору. Все в городе гордятся горой. Город строится вокруг нее. Гора, подобно ребенку, демонстрирует реальную ценность самого города.
Никто не знает, в чем смысл жизни, в которой нет детей. Люди могут подозревать, что никакого смысла и нет – нет центра, вокруг которого все строится. Ценность твоей жизни невидима, как невидимы контексты друзей того молодого шофера.
Как чудесно идти по невидимой тропе, где то, что важнее всего, едва заметно.
В аэропорту Амстердама я купила Майлзу его любимый одеколон, но думаю, что сделала ошибку. Тур обошелся слишком дорого. Они всегда такие, эти туры. Я долго стояла в парфюмерном магазинчике и пролила немного одеколона на пальто, так что теперь от меня сильно пахнет. Надо зайти в туалет и попробовать замыть пятно. Не могу находиться в этом облаке запахов, в этих густых ванильно-фруктовых волнах.
Пишу, сидя на пластиковой скамье, в ожидании задержанного рейса домой.
Дома
Какая-то часть меня не принимает эту писанину всерьез, потому что в соседней комнате спит мужчина. Он там, и это важнее моих трудов. Из-за того, что я получаю от него, к поиску ответов не лежит душа. То есть раньше тексты меня защищали, а теперь потребность в защите отпала? Раньше я утешала себя ими, а теперь не нуждаюсь в утешении? И мне уже не нужно структурировать хаос, потому что любовь не только структурирует его, но и придает всему смысл?
Вернувшись домой, я постоянно ощущаю эту потребность, эту жажду святой завершенности в форме ребенка. Испытывают ли некоторые женщины то же постоянно, лелея это убеждение так глубоко в себе, что никакой мужчина и вообще ничто на свете не может его поколебать? И верно ли сказанное в отношении женщин, которые, стремясь завести ребенка и видя в этом свою высшую цель, считают мужчин лишь средством в достижении этой цели и ни для чего более не пригодными?
Иногда мне кажется, что завести ребенка от Майлза совсем не трудно – я представляю его плоть внутри меня, его так приятно пахнущую кожу, такую чистую, такую гладкую, его сердце и мозг, смешанные с моими.
Когда я стала расписывать это все Эрике, она сказала: «Ты не ребенка от него хочешь. Ты его член хочешь».
Я подумала и согласилась. Действительно, представляя себя беременной, я как будто чувствую внутри что-то большое и приятное. Вряд ли так будет на самом деле. Так чего же я хочу больше – ребенка или Майлза? Ребенок – не добавка к нему. Ребенок – не бойфренд. Когда ребенок вырастает и занимается сексом с другими людьми, он тем более не твой.
* * *
Прошлой ночью я увидела во сне, что мой (будущий) ребенок начал схождение на землю: я увидела, что он то ли получил, то ли выбрал душу и сейчас все еще очень далеко и высоко; и процесс начался семь месяцев назад – в смысле, семь месяцев назад он связался с моим сердцем, то есть как бы родился в первый раз, заранее, в материнском сердце. Под конец видения я поспешила за разъяснением к оракулу и спросила, не поздно ли еще выбрать для пришествия ребенка какой-то другой путь. Меня заверили, что нет, еще не поздно.
* * *
Кажется, я действительно хочу ребенка от Майлза. Думаю об этом, и сердце будто прыгает от счастья, и голова идет кругом. Я хочу, так этого хочу, когда лежу рядом с ним в постели. Наверно, нужно поговорить с Майлзом. Но что сказать? Я все еще не вполне уверена, что у меня это получится – произвести на свет ребенка. Другие женщины могут с этим справиться, а я нет. У меня нет сил на такой разговор. Я чувствовала бы себя девственницей, не знающей, куда деть руки или какие произнести слова. Может быть, потому что я не чувствую в себе настоящего желания. Или, может быть, просто потому что…
Наверно, я не желаю выглядеть в глазах Майлза заурядной; пусть лучше у меня просто не будет ребенка, чем я буду притворяться, что не хочу его. Или, может быть, я не могу сказать это, чтобы не терять лицо после того, как слишком часто говорила, что не хочу этого. Чего я не хочу? Выглядеть так, будто передумала, или показаться ему смешной – ведь так наверняка и будет, если я ни с того ни с сего заговорю об этом? Может быть, лучше ничего не говорить, а просто уйти.
* * *
В последнее время каждый раз, когда мы занимаемся сексом, я представляю себе, что Майлз входит в меня, потому что хочет ребенка, и эта мысль заводит меня сильнее, чем любая другая фантазия. Раньше я хотела, чтобы в сексе доминировал он, но теперь мне нужно другое. Если будет ребенок, на первое место выйдут его потребности. На этот счет у меня нет никаких иллюзий. Но в моем воображении он все еще идет ко мне.
Возможно, мое тело требует ребенка, а рассудок пытается это осмыслить.
Тело как будто предъявляет требования – не только ко мне, но ко всем знакомым мне женщинам, которые, словно в разгар течки, обезумев, бросаются на каждого встречного. Три мои знакомые внезапно оставили своих партнеров, каждая ради нового мужчины, и все либо уже замужем, либо пытаются забеременеть, как будто в их телах вдруг включилась программа, цель которой более реальное и притягательное будущее.
Неужто мой рептильный мозг заставляет тело петь эту древнюю песню? Конечно, ты не просто сумма частей, тебя составляющих. Может быть, те, другие части в прошлом вели себя тихо или выполняли свою работу незаметно, а теперь обнаруживаются их локти, их торчащие пальцы, тянущие струны твоей жизни. Но они взялись не из ниоткуда, они были всегда и струны твоей жизни тянули всегда. Что, если однажды твое отношение к материнскому инстинкту станет таким же, каким стало к сексуальному инстинкту, который тоже неожиданно включился? Как и тогда, ты посопротивляешься, но в конце концов уступишь. Выбирать не приходилось. Жизнь, природа потянула твои струны. Вот почему ты не сожалеешь о тех годах. И куда тебя занесло? В гораздо более интересное место. И время стало интереснее. Так что, теперь тело точно так же влечет тебя к материнству?
Мы обсуждали это с Терезой, и она сказала, что ближе к сорока привязывала себя к кровати, чтобы не выбежать на улицу, не схватить первого попавшегося более или менее приличного парня и не заставить его сделать ей ребенка. Тогда она сопротивлялась требованиям тела как могла и сейчас рада, что не уступила.
* * *
Если я чего и действительно хочу, то это подружки для себя и Майлза. Она уравновесила бы то мужское, что привносит Майлз, с чем-то более феминным, чтобы и наш дом, и моя жизнь стали более сбалансированными и мне не пришлось просить у Майлза то, чего он дать не может, – дружеского общения, которое возможно только с женщиной. Хочу обоих – его и ее. Женщину хочу даже больше, чем ребенка. Думаю, все было бы легче, приятнее, правдивее и правильнее.
