Поздно вечером мы сидели в самом обычном дублинском баре, битком набитом молодежью, которая с удовольствием, энтузиазмом и любовью отплясывала под кружащимися и мелькающими огнями. Юноши и девушки сбивались в кучки, хватали друг дружку за задницы, тискались, обжимались и без особой надежды приставали к нам. Мы встречали их холодными взглядами. Потом моя новая знакомая пошла в туалет. «Ты же не бросишь меня здесь одну?» – сказала я. Пока ее не было, я сосредоточенно рассматривала расфуфыренных дамочек на большом экране телевизора, размышляя о том, как несправедливо, что нам приходится думать о детях, говорить о них и чувствовать себя так, словно если не заведем их, то всегда будем об этом жалеть. Мне вдруг пришло в голову, что все это напоминает глобальный заговор: не давать женщинам за тридцать, когда у них появились мозги и кое-какие умения и опыт, пользоваться мозгами и опытом с выгодой для себя. Дело это непростое, поскольку немалая часть этих самых мозгов постоянно озабочена вопросом, который, похоже, нисколько не занимает пьяных мужчин.
* * *
В Мюнхене продюсерка получасовой телепрограммы об искусстве – миниатюрная женщина с зачесанными назад прямыми светлыми волосами, похоже, на шестом месяце беременности, с большим, тяжелым планшетом – услышала мой разговор с ведущим шоу. Продюсер сообщила, что ей сорок один год и она беременна вторым ребенком. Показав на живот, она сказала: «Я могла поступить иначе, могла сделать другой выбор. Быть матерью не обязательно – это всего лишь один из вариантов».
Ведущему было за пятьдесят. Он сказал, что всегда хотел ребенка, но только с подходящей женщиной, которую встретил лишь в сорок пять. Ей было около сорока, и она воспитывала четырехлетнего сына. Они обсудили свое положение, и женщина оставила решение за ним. В конце концов он сказал «нет», посчитав, что староват заводить детей.
У его братьев и сестер детей тоже не было. Их родители разошлись лет двадцать назад; он считал, что проблема заключалась именно в этом. «В чем?» – спросила я. «В том, что они разрушили семью, – объяснил он. – Мы не чувствовали потребности что-то продолжать».
* * *
Прошлым вечером мой голландский издатель упомянул в разговоре, что у него двое детей от нынешней жены и еще один ребенок от бывшей. Его старшей дочери двадцать четыре года; мальчикам – девять и двенадцать. «Хватит!» – сказал он жене после третьего и, чувствуя, что на большее его не хватит, решился на вазэктомию. О чем частенько сожалел в последующие годы – мальчики подросли, а желание понянчить, подержать на руках малыша возникало не раз.
Рассказал он и о знакомой, которая за тринадцать лет брака неоднократно пыталась забеременеть. Они с мужем перепробовали все, в том числе ЭКО. Ничто не сработало. Потом женщина переспала со случайным знакомым и забеременела. Она рассказала о случившемся мужу, который согласился принять ребенка как своего при одном условии: тот никогда не узнает, что его биологическим отцом был посторонний мужчина. Женщина согласиться с таким вариантом не могла, и в результате пара рассталась. «Ей очень трудно растить ребенка в одиночку».
Выйдя из ресторана покурить, я разговорилась с мужчиной, который предложил мне зажигалку. Он спросил, откуда я, и, услышав, что из Нью-Йорка, завел речь о своем нью-йоркском друге-гее, тоже юристе. Теперь у них было двое детей, рожденных одной женщиной от яйцеклеток другой (он еще спросил меня, правильно ли употреблять здесь слово «яйцеклетка»). Женщины в жизни детей никакого участия не принимали, поскольку мужчины, будучи адвокатами, составили очень четкие и строгие контракты. Все это стоило его друзьям очень больших денег, причем особенно много пришлось заплатить женщине, предоставившей свою матку. «Она постоянно жаловалась: «Ох, у меня болит спина» или «Ох, мне нужно то или это». Слушая его, я прониклась жалостью к женщине, выставленной в рассказе не в самом лучшем виде, и постоянно повторяла, что она, вероятно, была бедна. Кто еще согласится сдать в аренду собственную матку? Кто еще вынесет такое испытание, зная, что никогда не увидит детей? Хотя, с другой стороны, мне приходилось слышать, что некоторым женщинам нравится быть беременными и они не против помочь тем, кто не может иметь детей.
Обо всем этом мужчина рассказал мне лишь потому, что я упомянула Торонто – оттуда же был и его друг. В конце он не забыл добавить, что дети очень милые и симпатичные.
* * *
На следующий день я чудесно прогулялась до начала лекции, назначенной на половину пятого. Все же писательство дало мне так много, и я ощущала себя счастливой хранительницей страсти, ставшей центром моей жизни. Когда пишешь, ты никогда не бываешь одинок, размышляла я; это невозможно – категорически невозможно, – потому что писательство есть отношения. Ты состоишь в отношениях с некой силой, более загадочной, чем ты сама. И для меня именно эти отношения главные в жизни.
Мои мысли переключились на моделей – женщин, которые благодаря своей красоте путешествуют по миру, хорошо зарабатывают и имеют возможность встречаться с кем угодно, привлекать желанных мужчин. Кое-что из этого есть и у меня, а я даже некрасива, но могу прикоснуться к красоте.
* * *
Утром я приняла душ, держа в руке маленькую лейку и скорчившись в крохотной ванне. Поначалу меня это расстраивало, казалось, здесь просто невозможно помыться как следует, но на третье утро, приноровившись, я даже получила удовольствие.
* * *
Прошлым вечером, в последний день фестиваля, мы с Адамом – тоже писателем – курили на балконе, и он сказал, что все мои расспросы насчет детей приведут к тому, что я обзаведусь ребенком. Я спросила почему, и он сказал: «Ты слишком любопытна, чтобы не попробовать». У них с женой детей было двое. Я поверила ему, потому что была под кайфом. Мы только что провели вместе круглый стол, и я хотела сказать – но не сказала, потому что кто-то в форме крикнул, что на балконе курить не разрешается, – что пока эффект получается обратный. Этим занимались другие люди, так что мое участие и не требовалось.
После нашего круглого стола ко мне подошла пожилая женщина, помогавшая проводить автограф-сессию. Круглолицая, обаятельная, седоволосая, с милой улыбкой. Выступая, я упомянула о своих размышлениях, и ей захотелось рассказать о собственной дочери. Теперь дочери было тридцать пять, а когда-то она, как и я, никак не могла решить, хочет ли детей. Потом ее дочь вышла замуж, а поскольку зять хотел детей на шестьдесят процентов, они их завели, и теперь ее дочери нравится быть матерью. Женщина даже засветилась от счастья, говоря, что дочь подарила ей внука, и добавила, что зачастую, шагнув в неведомое, ты обнаруживаешь, что сделал все правильно.
Наш разговор услышал Адам, который, когда мы вернулись с балкона в номер, недовольно заметил, что эта женщина позволила себе указывать, что я должна делать со своей жизнью. Впрочем, его это нисколько не удивило. «То же и с абортом, – сказал он. – Люди думают, что могут распоряжаться твоим телом, говорить, что тебе следует с ним делать. Мужчины стремятся распоряжаться телами женщин, запрещая им делать аборт, женщины же пытаются контролировать других женщин, заставляя их заводить детей». Я вдруг поняла, что оба пути ведут к одному: к детям. Одна сторона выступает с точки зрения воображаемого желания плода жить, тогда как другая выражает точку зрения женщины, якобы исполнившей свое предназначение, но обе ведут к одному и тому же.
