– О господи. Ну ты и паршивец, – почти кричит Алекс, бросаясь на Генри и обвивая его руками за шею. – Это потрясающе! Я безумно тебя люблю. Охренеть. – Он внезапно отшатывается, пораженный. – Погоди. О боже, это значит, ты откроешь один из этих приютов и в Бруклине? Верно?
– Да, это так.
– Кажется, ты говорил, что хотел бы непосредственно работать в этом фонде? – спрашивает Алекс, и его пульс учащается. – Не думаешь, что, может быть, непосредственный присмотр за ним может оказаться полезным, пока фонд будет вставать на ноги?
– Алекс, – прерывает его Генри, – я не могу переехать в Нью-Йорк.
Би поднимает на него взгляд.
– Почему нет?
– Потому что я принц всего… – Генри осматривается и обводит рукой оранжерею и Кенсингтон, что-то бормоча себе под нос, – этого!
Би равнодушно пожимает плечами.
– И что? Это же не навсегда. Ты провел целый месяц в своем годовом отпуске от учебы в беседах с оленями в Монголии, Генри. Едва ли это будет чем-то феноменальным.
Генри пару раз шевелит ртом, как всегда, скептично, и поворачивается обратно к Алексу.
– Ну, я ведь все равно почти не буду тебя видеть, разве не так? – возражает он. – Ты ведь постоянно будешь работать в Вашингтоне, начинать свой стремительный взлет в политическую стратосферу.
Алекс должен признать, что в этом есть смысл. После всего этого года, после всего, что с ним произошло, после того, как он, наконец, вскрыл конверт со своими вполне неплохими результатами экзаменов на юридический, который ожидает его теперь на рабочем столе, Алекс чувствовует себя с каждым днем все менее и менее уверенно.
Он уже подумывает, чтобы обо всем этом рассказать.
– Добрый день, – раздается сзади вежливый голос, и, обернувшись, они видят Филиппа, одетого с иголочки и ухоженного, вышагивающего к ним через лужайку.
Алекс чувствует легкую дрожь в воздухе, когда Генри рядом с ним инстинктивно выпрямляет спину. Филипп прибыл в Кенсингтон две недели назад, чтобы извиниться перед Генри и Би за те годы, что прошли после смерти их отца, свои суровые слова, властность и постоянные придирки. За то, что под давлением своего положения и манипуляций королевы из дерганого угодника он превратился в жестокого, самодовольного придурка.
– Он поссорился с бабушкой, – рассказывает Генри Алексу по телефону. – Это единственная причина, по которой я верю хоть чему-то, о чем он говорил.
И все же родственников не выбирают. Алексу хочется врезать Филиппу каждый раз, когда он видит его идиотское лицо, но он часть семьи Генри, а не его, поэтому он не может себе этого позволить.
– Филипп, – холодно произносит Би. – Чему мы обязаны такой чести?
– У меня только что была встреча в Букингемском дворце, – отвечает Филипп. Смысл фразы висит в воздухе между ними. Встреча была с королевой, потому что он был единственным, кого она все еще желала видеть. – Хотел зайти и узнать, не могу ли чем-то помочь. – Он окидывает взглядом резиновые сапоги Би, а затем свои начищенные до блеска туфли. – Знаешь, ты не обязана здесь находиться… у нас полно людей, которые могут сделать за тебя всю грязную работу.
– Знаю, – надменно отвечает Би, как настоящая принцесса. – Я хочу здесь быть.
– Ну да, – произносит Филипп. – Конечно. Что ж, эм… Могу я чем-то помочь?
– Не думаю, Филипп.
– Хорошо. – Филипп прокашливается. – Генри, Алекс. Съемка прошла отлично?
Генри моргает, явно пораженный вопросом брата. У Алекса хватает навыков дипломатии, чтобы сдержать язык за зубами.
– Ага, – отвечает Генри. – Эм… да, все прошло хорошо. Было немного неловко, понимаешь, сидеть там целую вечность.
– О, я помню, – подхватывает Филипп, – когда мы с Маззи впервые фотографировались вместе, у меня выскочила ужасная сыпь на заднице из-за одного дурацкого пранка с ядом сумаха, который разыграл со мной на той неделе один из моих друзей. Я едва мог усидеть на месте, чтобы не разорвать на себе трусы прямо посреди Букингема, не говоря уже о том, чтобы хорошо получиться на фото. Я думал, она убьет меня. Надеюсь, ваши снимки окажутся гораздо лучше.
Он немного неловко хихикает, явно пытаясь подружиться. Алекс чешет переносицу.
– Что ж, в любом случае удачи, Би.
Филипп уходит, сунув руки в карманы, и все трое следят за его удаляющейся спиной, пока она не исчезает за высокими кустами.
Би вздыхает.
– Думаешь, я должна была позволить ему разобраться с каллен скинком вместо меня?
– Еще рано, – отвечает Генри. – Дай ему полгода. Он этого еще не заслужил.
Синий или серый? Серый или синий?
Алекс никогда в жизни так не разрывался между двумя пиджаками, выглядящими одинаково безобидно.
– Это глупо, – произносит Нора. – Они оба скучные.
– Может, ты просто поможешь мне выбрать? – спрашивает у нее Алекс. Держа по вешалке в каждой руке, он старается не обращать внимания на ее оценивающий взгляд с того места на комоде, где она сидит. Фотографии со дня выборов, итоги которых должны появиться завтра вечером, вне зависимости от того, победят они или проиграют, будут преследовать его всю оставшуюся жизнь.
– Алекс, серьезно. Мне оба они не нравятся. Тебе нужно что-то, сражающее наповал. Это может быть твоя чертова лебединая песня.
– Ладно, давай не будем…
– Да, конечно, ты прав, если прогнозы верны, то у нас все в порядке, – говорит Нора, спрыгивая вниз. – Итак, не хочешь обсудить, почему именно в этот момент своей карьеры ты так упорно ввязываешься в эту модную авантюру?
– Нет, – отвечает Алекс и машет перед ней вешалками. – Синий или серый?
– Ну и ладно. – Нора игнорирует его. – Тогда я это скажу. Ты нервничаешь.
Алекс закатывает глаза.
– Конечно, я нервничаю, Нора. Это выборы на пост президента. А президент – моя мать.
– Еще разок.
Она меряет его тем самым взглядом. Взглядом, говорящим: «Я уже проанализировала всю информацию о том, какая каша у тебя в голове». Алекс со свистом выдыхает.
– Ладно, – сдается он. – Ладно, да, я нервничаю из-за возвращения в Техас.
Он бросает оба пиджака на кровать. Вот дерьмо.
– Я всегда чувствовал, что лишь на словах я был сыном Техаса, понимаешь. – Алекс расхаживает по комнате, почесывая затылок. – Вся эта наполовину мексиканская и демократическая хрень. Огромная часть жителей недолюбливала меня и не хотела, чтобы я их представлял. А теперь все это… Моя ориентация. Мой парень. Гомосексуальный скандал с принцем Европы. Я больше не уверен.
Он любит Техас, и он верит в Техас. Но он не знает, любит ли его по-прежнему Техас.
