Тогда история про верхний мир прозвучала для меня как объяснение недоступности горных вершин, издревле испытывавшей местных жителей. Никому из памирских жителей, хоть и привычных к высокогорью, ибо уродились здесь, не приходило в голову штурмовать горные вершины, чьи недостижимость и притягательность рождали мифологизированное к ним отношение, фольклорно выразившееся в легенде о верхнем мире и прозрачных его жителях-великанах. Но понемногу я начал различать иногда в массивных букетах заката слоистые структуры и граненые силуэты всадников, которые зарывались в кучевую сердцевину, пронизывали облака мерным галопом. Все то далекое студенческое лето я поглядывал вверх: не мелькнет ли где-нибудь блистание множества углов.
Я спустился в бар, заказал пива, пригубил бокал и понял, что Элизабет пахла только что скошенной травой. Сейчас она сидела, тихонько глядя перед собой, на свои положенные на стойку руки. «Повторить пиво, сэр?» – кивнул бармен, и я сообразил, что он не видит ее.
– Да, пожалуйста. И «Кровавую Мери» для моей девушки.
– Для вашей девушки. Она сейчас спустится?
– Да, для Девушки в красном. «Кровавая Мери» – это то, что ей нужно, – отвечал я.
Бармен не сразу улыбнулся:
– А, точно, это ваши такие специальные шутки. Никак не привыкну с тех пор, как мы открылись с этой новой фишкой про Леди в красном.
– Понимаю, – сказал я, – так что будьте уж добры, добавьте немного чили и края бокала обмажьте беконовой солью.
– Обижаете, сэр, у нас хоть и глушь, но я родом из Сан-Диего и порядки знаю.
– Тогда удвойте порцию в честь нашей дамы за мой счет, а мне еще стаканчик пива и текилы, – сказал человек с длинными, собранными в хвост волосами, взбираясь на высокий стул. – Вы тоже приехали поохотиться на Даму в красном?
– Я проездом.
– А я здесь вторую неделю. Мы с Мэрилин собирались зависнуть дня на три, но подвернулась отличная компания. Чак, Уоллес, Крейн, милашка Долли… Мы любим вот так скорешиться с другими охотниками за привидениями и прокатиться в отпуск по одному маршруту. В прошлом году Чак и его подружка колесили по Алабаме, позвонили нам, и мы тут же примчались. Тогда мы охотились за старой девой, которую нашли в высохшем колодце, и с тех пор ее призрак являлся в кронах деревьев, перелетая с места на место.
– Но ведь это может быть ночная птица? – заметил прислушивавшийся бармен.
– Это я-то не смогу отличить призрак старухи с развевающимися волосами от совы? Да у меня зрение как у орла. О, приятель, прости, я двину к своим, – вдруг сказал охотник за привидениями, оставил пятерку, опрокинул рюмку, взял бокал с пивом и отошел к компании, толкавшейся у музыкального автомата и спорившей, чего бы такого послушать.
Глава 4
Странник
Миссис Крафтверк только что пропылесосила чучело медведя и теперь мягкой щеткой приглаживала вставшую дыбом шерсть.
– Доброй ночи, миссис Крафтверк, – сказала запыхавшаяся Элизабет.
– Рада тебя видеть, девочка, – кивнула миссис Крафтверк, на которую всегда снисходило благостное настроение, когда она занималась своим медведем.
– Миссис Крафтверк, – сказала Элизабет, – в четыреста третьем бузит русский.
– Не бойся, девочка, – отвечала ей старушка, нахмурившись, но продолжая сверху вниз выглаживать щеткой косолапого. – Я позабочусь об этом. И не забудь взять свои деньги.
Элизабет встала на цыпочки и, перегнувшись через стойку, вытащила из-под кассового ящика три двадцатки.
– Спасибо, миссис Крафтверк! Я побежала.
– До свидания, дитя мое, приятных снов, – пробормотала старуха, продолжая орудовать щеткой и сейчас же забывая предупреждение Элизабет.
Той ночью я даже не пытался заснуть, долго стоял у окна. Фонари освещали паркинг перед гостиницей, на котором стоял десяток автомобилей, включая мой «Эквинокс». Пустыня тонула в звездной тьме. Пятнышко неизвестной туманности, казавшейся незначительной и безымянной, на самом деле содержало сонмы звезд и дрожало на краю поля зрения. В коридоре протопал кто-то из постояльцев; я слышал, как он рыгнул.
Духи пустыни носились передо мной неясными тенями. Я решил прогуляться, выскользнул из гостиницы, помахав дремлющей за стойкой миссис Крафтверк, перешел через дорогу, тут же побеспокоил взмывшую из-под ног птицу и через несколько шагов зыбуче провалился в какую-то нору. Я шел наобум все дальше, то увязая в мелком текучем песке, то выбираясь на травные кочковатые участки. Почти сразу я утратил ощущение близости жилья за спиной. Терпкий запах трав, дрожащие звёзды над головой, на которые я опасался долго смотреть, чтобы не закружилась голова, – всё было настолько ярким, что мне показалось, будто мироздание всматривается в меня. Я хотел было сдаться и упасть навзничь в отверстое во всю окружность горизонта небо, как вдруг звёзды запрыгали вокруг, точно я теперь смотрел на них в бинокль, и пустыня ожила. Я присел на корточки и охнул. Повсюду проступили, как силуэты в негативе, подвижные духи пустыни. Вверху, очерчивая уровни небосвода, метались и проплывали сгустки легкокрылых существ; многие не обладали сформировавшимся обликом, как если бы оставались недоношенными, проточеловеческими сущностями. Они, казалось, не замечали меня, и я был тому рад, хотя любопытство и заставляло вытягивать шею, чтобы посмотреть вослед очередному особенно причудливому духу, безрукому, с обезображенной костяным наростом головой, с бесформенным туловом, трехпальцевыми клешнями или с отчетливым лицом, человеческим, даже с усиками и бородкой, но с телом крылатого пузатого козла, с острыми копытами и куцым оттопыренным хвостом. Крылья у духов менялись в размерах – от носового платка до журавлиных; один пронесся так низко и явственно, что обоняние учуяло мускусную нотку, тут же сменившуюся ошеломительным запахом реки, точней, только что вынутой из нее рыбы. Духи понемногу стали замечать меня, некоторые снижались, всматриваясь и пугая сильней, доказывая мысль, что ангелы и существа бесплотные не обязательно антропоморфны. Один, вполне очеловеченный, подлетел и вопрошал мысленно и с помощью жестов и телодвижений, словно смысл вопроса в виде тока пропускался через существо и был слышим не только как передача мыслей, но и благодаря своеобразной пантомиме, похожей на ту, что я видел когда-то в одном небольшом парижском театре, куда во время отпуска увлекла меня жена. Всё это – и про мысли, и про пантомиму, приведшую в восторг еще крохотную тогда дочку, – я понял только потом, когда в самом деле осознал, что язык духов, каков бы он ни был, подлинно всечеловечен. А тогда я ощутил вопрошание: «Ты кто таков?» – озадачил меня атлетически сложенный, но с разорванным от уха до уха ртом бритоголовый дух. И я отвечал: «Я? Я никто». «А-ха-ха-ха… – раскатился громовым хохотом дух. – Никто – это я. А ты – ты кто?» – рявкнул и распрямился. «Я человек. Я послан женой своей отыскать ее больную мать и вернуться с ней обратно». – «Это вот эту?» – ухмыльнулся беззубым ртом дух и ткнул большим пальцем себе за спину. Там как раз проплывала небольшая лодка-колыбель, и в ней навзничь лежала полупрозрачная женщина, в которой я едва узнал свою тещу, Кота, Викторию Павловну: лицо ее показалось молодым, разглаженным, даже фарфоровым. «А-ха-ха!» – загрохотал снова дух и взвился в небосвод.
