Меньше двух месяцев осталось. Я вот подумала, как ты пометил 1 мая в календаре? Поставил крестик? Или просто написал в ежедневнике: 6.00 – смертельная инъекция? Могу сказать только одно: надеюсь, ты не боишься уколов. Лорен, к примеру, два раза грохнулась в обморок, когда нам в школе делали прививки, и чуть язык себе не откусила. Странно, должно быть, знать точный день, когда умрешь. Начинаешь ждать… Напряжение нарастает… Типа как Рождество, только без индюшки. Если, конечно, ты не ее заказал на последнюю трапезу. Впрочем, до этого, может, и не дойдет, так что не будем фантазировать насчет деталей. Ты, может, проживешь еще сколько-то лет, если у монахини что-нибудь получится. Поди узнай, что случится через месяц или через два. Именно это я твержу себе, когда становится невмоготу от одной только мысли о поминальной службе.
Если тебе интересно, служба пройдет в школе – Сандра получила «добро» от школьного начальства и арендовала зал на 1 мая, а наши поварихи приготовят обед из двух блюд.
– Будет очень хорошо, – уверяла Сандра нас с мамой, когда в прошлые выходные мы сидели у нее в зимнем садике. Мама улыбалась, а я раздумывала, кого бы осчастливить своей порцией пудинга с изюмом. – И для школы прибыль. Пятнадцать фунтов за билет. Тебе, разумеется, бесплатно, – она похлопала меня по ноге. Я отодвинулась – сделала вид, что колено чешется. – Ты уже придумала, что прочитаешь?
Я не ответила. Не могла. Луч солнца прорвался сквозь тучи и золотой горячей кнопкой пришпилил меня к дивану. Я взмокла.
– У тебя ведь много уроков, правда? – сказала мама.
– Хорошо бы выбрать что-нибудь личное. Что-нибудь такое, что она сама написала, – продолжала Сандра, словно меня там и не было. – Что-нибудь от сердца.
– У тебя получится, Зои, – заметила мама, взяв меня за руку. – Ты у нас замечательный писатель.
Легко сказать. А я, Стью, только и сумела, что написать его имя да пять раз его подчеркнуть. Скомкав листок, я швырнула его в корзину и со стоном отчаяния изо всей силы саданула по ней ногой. Было больно, но я это заслужила. И я лупила, лупила по корзине, ненавидя себя за эту боль, за все, что совершила.
Ах, какое было бы счастье забыть и тот дождь, и те деревья, и скрывающуюся из виду руку; стать как дедушка после удара – бестолковой и заторможенной, закинуть куда подальше воспоминания и попросить мисочку клубничного желе.
Если нет сил вычеркнуть это из памяти, я должна выговориться, тем более что времени у нас с тобой осталось мало. Как бы ни было тяжело, надо продолжать, потому что ты единственный, кто может понять, и, если 1 мая все пойдет не так, другого шанса у меня не будет. Ты умрешь, так и не узнав самого страшного про меня, тогда как я знаю самое страшное про тебя, а это несправедливо, потому что мы с тобой в одной лодке. Так что не бойся, я не замолчу и буду рассказывать до самого конца, чтобы отвлекать и развлекать тебя, чтобы тебе не было одиноко в твоей камере, которая, думается мне, стала казаться тебе еще теснее, а остальной мир – еще недоступнее.
Часть двенадцатая
Начнем с 16 февраля, когда Дот исполнилось шесть лет. В тот день я проснулась оттого, что Дот прыгнула ко мне на постель, если не ошибаюсь, прямо на голову. И еще заехала коленом по уху.
– Сегодня мой день! – Она размахивала руками у меня перед лицом, чтоб я не пропустила ни слова. Даже задела мизинцем по носу.
– Да, знаю
– Тогда где же мой подарок?
Я притворно охнула:
– Забыла!
Дот прищурилась:
– Обманываешь.
– Нет, правда. Забыла.
Дот ухватила меня за уши, придвинувшись вплотную, уткнулась своим носом в мой и вперилась мне в глаза:
– Обманщица! – и затанцевала по комнате. – Обманщица, обманщица, обманщица!
Я с хохотом вылезла из постели и достала из шкафа спрятанный под обувью подарок. Дот разорвала обертку и в изумлении уставилась на золотую пластиковую корону, на которой было выведено КОРОЛЕВА МИРА.
– Нравится?
– Очень!
Мы уселись на ковер и устроили чаепитие (понарошку, конечно), как в Букингемском дворце.
– Сказать тебе один секрет? – знаками спросила Дот. Я ждала и как будто бы ела торт. – Ты у нас самая лучшая. Самая-самая!
Я чокнулась с ее носом воображаемой чашкой чая:
– Спасибо.
– Это лучший подарок, который я когда-либо получала. Лучше, чем то, что мама мне купила. – Дот сморщила нос. – Книжки. И раскраску. А то, что я просила, не купила.
Я посмотрела на нее.
– А что ты просила?
Дот грустно взглянула на меня.
– Новые уши.
– Ты поэтому просила у Санты айпод? – Я усадила ее к себе на колени. – Ты и у него просила? Новые уши?
Дот кивнула.
– Но только в самом конце письма, там, где P. S. Он, может, и не заметил.
– Может быть, – выдавила я. Душа ныла от жалости. Я принялась покачивать ее. Помочь я не могла, но хотелось сделать хоть что-нибудь.
Дот вскинула на меня зеленые-презеленые глаза: – Почему я такой родилась?
– Не знаю. Это не выбирают.
– По-моему, это несправедливо.
– Да, – кивнула я. – По-моему, тоже.
Все утро я, не переставая, думала о Дот – в ванной, за завтраком, по дороге в библиотеку. И, раскладывая старые книги на столе, почти не слушала трескотню миссис Симпсон про то, как она отделывала свой дом:
– …и в конце концов я остановилась на оливковом ковре.
– Здорово.
Я крутанула пальцем катушку скотча. Интересно, мама вот так переживает за Дот каждый божий день?
– Ну, то есть сперва я подумывала о серовато-зеленом (его еще называют шалфейным), но потом решила, что это ярковато.
– Правда?
– Ну, ей-богу, Зои, я в жизни не встречала шалфея такого цвета, а ведь я много готовлю. Я так и сказала продавцу. Нет, думаю, я правильно выбрала. Оливковый лучше. Спокойнее.
– Да, определенно.
– И, между прочим, дешевле. Так что я смогла… Это не твой приятель там? – перебила себя миссис Симпсон.
– Вот именно, – брякнула я, не слушая.
– Вон там? У винтовой лестницы?
Она показала книгой на какого-то человека, я повернула голову и ахнула. Вдоль полок с художественной литературой шел Арон. Он что-то искал и на меня не обращал ни малейшего внимания. Скреб в затылке, озадаченно крутил головой. Разумеется, нарочно. Рассчитывал, что я подойду и предложу помочь. Я скомкала этикетку. Встала. Испугалась. Снова села. Мгновение посидела с трясущимися поджилками и вскочила. Опрокинула коробку с возвращенными книгами и, перебирая ее содержимое, молилась, чтобы нашлось что-нибудь из секции художественной литературы.
