«Дворники» захлебывались, шины веером расплескивали лужи. По тротуару неспешной рысцой бежал Ллойд; с прилипшей к бокам шерстью он уменьшился вдвое по сравнению с толстяком, восседавшим на столбе. У меня аж сердце зашлось – так захотелось снова оказаться на ограде и сказать: «У собак, по крайней мере, хватает ума не гулять под дождем!» В сотый раз я принималась гадать: видел Арон мой телефон или нет? Может, они с Максом крупно поссорились? И даже подрались?
Мама сидела, подавшись вперед, практически склонившись над рулем. Дот, надежно пристегнутая на заднем сиденье, страдальчески морщилась, прижимала больную руку к груди и все поглядывала на маму – видит та или нет. Мама разрешила ей денек не ходить в школу, тогда Соф – попытка не пытка – объявила, что у нее болит горло. Мама перед выходом взглянула на ее миндалины.
– Нормально. И температуры у тебя нет.
Мы высадили Соф у ворот ее школы, и она, толком не попрощавшись, поплелась по дорожке, а Дот весело махала ей из окна «больной» рукой.
В тот день я в первый раз приметила Макса в столовой и, честное слово, у меня аж дыхание перехватило. Типа, вот я дышу совершенно нормально, и вдруг – бац! – легкие отказываются работать. А это вошел он – мокрые темные волосы, под мышкой футбольный мяч. В очереди мы улыбнулись друг другу.
– Следующий! – рявкнула буфетчица.
– Салат? – изумилась Лорен, увидев, что я взяла миску с какими-то листьями и поставила к себе на поднос. – Ты же терпеть не можешь салата.
Я метнула на нее многозначительный взгляд:
– Ничего подобного. Я его обожаю!
Лорен уставилась на меня, в упор не замечая Макса.
– А кто на истории заявил, что помирает с голоду и готов слопать собственную бабку в кляре и с гарниром из картошки и горохового пюре?
Макс усмехнулся. Я, само собой, обиделась – кто ее тянул за язык? – но все же поменяла салат на тарелку нормальной человеческой еды.
Потом до конца обеда мы с Лорен сидели в нашем классе, где вовсю жарили батареи, рисовали всякие каляки-маляки в своих дневниках, и я докладывала Лорен про Макса (но не про Арона), заставив ее хохотать до упаду над историей с рулоном туалетной бумаги и здорово сгустив краски про неловкость с его мамой. Про Макса было легко болтать, он, типа, обитал в некотором отдалении от реальной жизни, скорее, как герой рассказа. А Арон – это слишком личное, чтобы говорить вслух. И вечеринка, и Ночь костров, и поездка на машине – все происходило под покровом темноты. Как про такое расскажешь? Да еще в классе, где мальчишки подкидывают диск-фрисби прямо под лампы дневного света. Лорен нарисовала домик, а я – улыбающуюся физиономию, она нарисовала сердце, а я – кривоватую собаку и кошку с переплетенными хвостами.
– Миленькие. – Лорен, закинув голову, зевнула во весь рот и… получила по носу невесть откуда взявшимся диском.
Лорен неверной походкой вошла в кабинет медсестры, а я осталась ждать в коридоре. Там были листовки про подростковую беременность. Как сообщить родителям. Вот это самое я и читала, когда сзади послышались шаркающие шаги. Я обернулась – Макс глядел на листовку. Глаза его в ужасе округлились, хотя у нас и близко ничего подобного не было.
– Ко мне тут заглянул один парень, по имени Гавриил. Светлый такой. С крыльями.
Макс озадаченно хлопал глазами, потом, наконец, ухмыльнулся:
– До меня не всегда доходят твои приколы, но то, что ты шутишь, – это клево.
Он плюхнулся на пол, вытянув ноги, – форменная рубашка вся в грязи. И пахло от него… такой, знаешь, смесью – лосьон после бритья и запах травы и дождя. Макс стащил с ноги носок, и пробегавшие мимо девчонки из младшего класса захихикали, зашушукались, глядя на него в безнадежном обожании. Нога у Макса распухла, я осторожно тронула ее, поглядывая на девчонок. Как и следовало ожидать, их взгляды тотчас превратились в кинжалы. Лезвия так и засверкали в мою сторону. Здорово! Мне понравилось.
– М-м-м, как приятно, – пробормотал Макс, и я снова коснулась его ноги.
– Слушай, мой телефон не у тебя? – спросила я. – Я не оставляла его у тебя дома?
Макс зажмурился, скрипнул зубами.
– Ага. Он у меня в шкафчике, в раздевалке. Подождешь меня там после школы?
Ничто в его голосе не указывало на то, что его брат нашел телефон, и, приглядевшись повнимательней к его лицу, я не обнаружила никаких синяков.
Конечно, я не собиралась целоваться с Максом после последнего звонка, но у меня и выбора особого не было. Ну, ты представь, Стюарт: крепкие губы прижимаются к твоим губам, а сильные руки подталкивают тебя спиной к стене. Я вот подумала, что ты вполне мог испытать это на себе; потому как, увы, до меня дошли слухи о том, что творится в мужских тюрьмах. Я пыталась протестовать, но губы Макса сомкнулись с моими губами, и слова, что я твердила, где-то потерялись. Но я не особенно старалась их отыскать.
Вечером мама и папа снова затеяли тот спор, который не прекращали всю неделю – на кухне, в холле, в ванной, когда мама с такой яростью чистила зубы, что я испугалась, как бы она их не выбила. Папа требовал, чтобы мама пошла работать, а мама наотрез отказывалась.
– Но девочки уже подросли и вполне могут обойтись без тебя, – в двадцатый раз повторил папа в субботу утром и разбудил меня.
– Забыл, что случилось с Дот? – отозвалась мама, громко сплевывая в раковину. – Я должна быть дома!
– Для кого, интересно знать?
– Что ты хочешь этим сказать?
– Девочки в школе, Джейн. Днем ты им не нужна. Для кого же ты здесь сидишь, а?
Открылся кран.
– Я – мать! Моя работа быть дома!
– Ты можешь оставаться матерью и при этом работать в конторе. Особенно если пойдешь на неполный рабочий день. Нет необходимости сидеть дома весь день, каждую секунду. Когда-то ты прекрасно совмещала одно с другим.
– И посмотри, что из этого вышло? – выкрикнула мама. Я понятия не имела, на что она намекает, поэтому села в кровати и внимательно прислушалась. – Вспомни, что произошло, когда я вернулась на работу, Саймон! – Мама со всего маха саданула стеклянной дверцей душа по кафельной стене. – Я не намерена рисковать. А теперь, будь любезен, дай мне собраться.
В ногах кровати появилась Соф в пижаме, с торчащими во все стороны волосами.
– Они больше не любят друг друга.
В ванной во всю мощь включился душ. Я натянула одеяло на голову с твердым намерением еще поваляться в постели, пока есть время до начала моей смены в библиотеке.
– Да нет, любят, – сказала я без особой, впрочем, уверенности. – Просто много всего навалилось.
– Что навалилось?
– Нервотрепка из-за денег, из-за работы, из-за дедушки…
Интересно, в других семьях тоже так бывает? Как это начинается? В какой момент? Почему-то вспомнились дедушка с бабушкой на черно-белых фотках, а потом я представила, что мама – звездочка в небе, папа отворачивается от нее, и ее серебряный свет тускнеет.
