Протокол заполнялся рублеными оборотами. Не уснул Гаврилов в два часа ночи. Не дали. Откупорили шампанское, выпили по бокалу. Что происходило дальше, лучше не спрашивать, а то опера совсем затоскуют. Тахта разбирается, превращаясь в элегантную кровать, и время в сладких объятиях летит, как почта по пневмотрубе. Уснули через час, проснулись, повторили. В начале шестого, сладко позевывая, Галина Юрьевна шмыгнула к себе (практически за стенку), а доктор Гаврилов отправился выполнять свои обязанности, вот только в одной из палат встретился с трупом…
Ожидать скончания этой тягомотины у Вадима уже не было сил. Как сказала бы давнишняя знакомая, работающая на молодежном радио: «бесперспективняк». Надвигался новый приступ. Он знаком показал Никите – пора отчаливать. Тот пожал плечами, дескать, что поделаешь, так и работаем – с миру по нитке, и… коту под хвост.
Полезные мысли отступали, как разбитые фашисты. Начинался бред. Он добрел до палаты, там уже собрался ученый консилиум и разбирал по косточкам бедную Лизу за то, что не уследила за пациентом. Девушка оправдывалась. «Пора линять», – мелькнула правильная мысль. Какая разница, где болеть? Он свернулся под одеялом, отгородившись от посторонних железным занавесом. Если хочешь, чтобы усилия мысли не пропали даром, обеспечь им комфортные условия…
Он ждал ночи и страшно ее боялся. То новое, что открывалось в Вадиме, проявлялось только по ночам. Явление пугало. Пожар в западном крыле больницы привиделся в то самое время, когда он случился (плюс-минус трамвайная остановка – в конечном счете роли не играет). Фрагмент убийства Белоярского – из той же области. Почему ноги в клетчатых носках? Почему не лицо убиваемого? Не лицо исполнителя? Почему он видит эти странные образы только во сне? Как это вообще возможно? А можно ли сделать так, чтобы увидеть их наяву?
В прежней жизни он точно знал: дневной сон и ночной сон – однозначно не пара. Придремлешь в светлое время – считай, ночь пропала. В больнице было не так. Он мог спать сутками, особенно после уколов, которыми его пичкали, как покойника формалином. Про еду не думалось, отсутствие сигарет воспринималось философски. Вадим помнил, как со скорбной миной подошла подвергнутая обструкции медсестра, подняла мощное орудие возмездия, начиненное лекарством, злобно процедила:
– Ложитесь на живот, больной…
– Не злитесь на меня, Лизонька, – бормотал он из последних сил. – Вы не виноваты, что не уследили за мной. А уволят – подумаешь, какая трагедия… Я возьму вас к себе секретаршей… Могу даже в жены… Поедем в Туапсе, снимем пещерку с видом на море… За вами никогда красиво не ухаживали?
– Да ладно бредить-то, – она невольно прыснула, и с удовольствием всадила иглу. – Таким, как вы, только за скотиной в деревне ухаживать…
Он хотел возмутиться, но захлестнул девятый вал с картины Айвазовского… Ночь на воскресенье была обычной ночью из жизни умалишенного. Бесилась неоновая дискотека, прыгали пестрые демоны с рогами. Ужас нагнетался. Как сказал бы Ромка Переведенцев – хороший товарищ с последнего места трудоустройства – «крыша съезжает – слишком слабое трение в мозгах». Он просыпался, обуянный РЕАЛЬНЫМ страхом. А только засыпал, подкрадывались кошмары, трясли его, как порыв ветра осенний лист. Эта свистопляска продолжалась полночи. Никакой подсказки, привязки к месту, намека на личность – сплошные абстракции из мира буйного помешательства.
А потом все стихло. Он проснулся, вцепившись ногтями в мокрую простыню. Лежал, затаив дыхание, вслушиваясь в звуки и ощущения. Сквозь жалюзи проникал тусклый свет от уличного фонаря. Отдаленные шумы ночного трафика. В голове подозрительно легко и никакой боли. Приглушенно гудел кондиционер. Все дурное ушло, отступило, потрясающая легкость в теле! Откуда что берется? А может, так и надо – спокойно, не торопясь?.. Он заблокировал приток мыслей в голову. Расслабился – куда уж проще? Представил внутреннее убранство 29-й палаты. Шторки, завязанные декоративными узлами, кровать, телевизор на кронштейне, картины из гербариев в рамочках. И это оказалось несложно. Палата погружена в полумрак, лишь над головой у спящего больного мерцает красноватый плафон. Нужно убедить себя, что время выбрано верно…
Толчок – без боли, но ощутимо. И все плывет перед глазами, не удается придать четкость. Картинка темнеет, не держится в стандартном формате, отъезжает. До чертиков обидно. Открывается дверь, и в полумгле палаты возникает некто. Он вцепился ногтями в койку, подавляя желание немедленно туда бежать. Там пусто, покойника уже увезли, а нового еще не положили… Изображение колышется. Картинка, как на старом телевизоре «Рекорд», по которому от души хочется стукнуть кулаком. Напряжение зашкаливает в красный сектор, толку никакого. Впрочем, рост у вошедшего человека невелик, и это скорее женщина, чем мужчина. Силуэт расплывается, как акварель по промокашке. Входящая прикрывает дверь, стоит, замерев – очевидно, храбрости набирается, на цыпочках проходит в палату. Можно догадываться, чем она занимается. Рвущее движение – вытягивает подушку из-под спящего мужчины. Дедушка-одуванчик, сдачи не даст. Обеими руками сдавливает дыхательные пути. Трясутся ноги в клетчатых носках. Вот момент истины – «бабушка приехала!» Одеяло соскальзывает на пол… Убийца держит подушку – для пущей верности, хотя конечности уже неподвижны. Убийце и самой не в радость, подушка соскальзывает с покойного, она вздрагивает, замирает. Можно подумать, сейчас ее вырвет. Ну что ж, не всякая сущность приемлет, и в наших женщинах живут не только стервы… Она торопится уйти, выполнив поручение. Фигура пятится от кровати, поворачивается спиной. «Ближе, – умоляет Вадим. – Пожалуйста, ближе…» Усилие воли – картинка наезжает. Но убийца уже уходит. Открывает дверь – в этот миг «объектив оператора» максимально приближается. Спина в белом халате, уже выскальзывает в коридор. Бесформенные очертания, белое предстает в сером цвете, поясница, хлястик болтается на одной пуговице. Хозяйка не в курсе, а подчиненным неудобно сделать замечание. Закрывается дверь.
Картинка пропала, стало темно и неуютно. Постель намокла от пота – он лежал на остывающей сковородке, с которой забыли слить масло. Галина Юрьевна спланировала акцию как сумела. Конечно, она. Трудно найти причину, почему заведующая отделением обменялась халатом с кем-то из подчиненных. Кто мог знать, что момент убийства нарисуется в голове «новообращенного» ясновидца? А волнение спишется на тайную любовь с дежурным врачом, которую афишировать нежелательно. Блестяще. И немного грустно. Выпили шампанского, порезвились «в партере», любовник уснул, а Галина Юрьевна совершила вылазку в палату № 29. На чем же прихватили заведующую целым отделением, что она безропотно согласилась на убийство?
Впрочем, органы должны решать. Им зарплату платят.
Логичный поступок – вскочить с кровати, растолкать Борю в коридоре, отобрать телефон, позвонить Никите Румянцеву – он стоически отверг. Не факт, что в нынешнем состоянии он дойдет до двери. И что может быть ужаснее, чем разбудить среди ночи замордованного мента? «Знаете, Никита Афанасьевич, после того, как я ударился головой, слегка подправилось биополе, распахнулись горизонты сознания, и я обрел способность к ясновидению (чакры бы еще немного спиртом протереть). Арестуйте, пожалуйста, госпожу Ордынскую, поелику было озарение, что она и есть таинственная злодейка». Если после такого заезда Никита не примчится в больницу с топором, то он очень сдержанный и уравновешенный человек. Лежи уж, не сбежит твоя Галина Юрьевна. Вот получишь другие аргументы, не входящие в противоречия с принципами марксистско-ленинского устройства мира…
