Их алиби на момент преступления (а то, что в бутылке был яд, эксперт не сомневался) было, в принципе, терпимым. Наверх не поднимались, гуляли по саду, их видел охранник. Зачем побежали наверх? Предчувствие, знаете ли, герр инспектор…
Устав от полиции, Вадим сидел в глубине холла. Приволокся, держась за «простреленную» поясницу, страдающий Фельдман, пристроился поблизости, покосился на полицейского в форме, который сделал шажок, но пока не пересек грань приличий.
– Не удалось заработать, – сокрушенно вздохнул Павел, – Придется довольствоваться тем, что есть. Сумма за пару дней работы, в принципе, нормальная… Что, осуждаешь? Побольше цинизма, как говорится. Людям это нравится. Остап Бендер. О чем думаешь?
– Обо всем сразу, – вздохнул Вадим.
– Нельзя думать обо всем сразу, – рассудительно изрек Павел, – Лучше думай ни о чем, но по порядку.
– Тебя уже допросили?
– А что я тут делаю? Всего наизнанку – участвовал, но не привлекался, в порочащих связях замечен, страдаю комплексом неполноценности, наслаждаюсь манией величия… Ах, да, еще синдром Мюнхгаузена.
– Что такое синдром Мюнхгаузена?
– Вру, как Мавроди, – Фельдман придирчиво покосился по сторонам, – Как ты думаешь, этот олух русский язык понимает?
– Сомневаюсь.
– Я тоже. Тогда слушай. Помнишь стакан, который стоял рядом с отравленной водой?
– Конечно. Ты сунул его в карман. Ума не приложу, какого дьявола…
– Это тот стакан, из которого я пил воду в кабинете Басардина, – огорошил Павел, – Ну, помнишь, мы пытались поговорить перед приездом горе-родственника. Стакан определенно тот же. Привычка замечать подробности, вникаешь? У стакана дефект литья. Шероховатость, похожая на трещинку, но не трещинка – проходит по всей высоте с характерным изгибом, похожим на змейку. Улавливаешь мысль? Второго такого стакана в природе не существует. На нем мои отпечатки. Только мои! Выходит, я что? – прокрался в розовую спальню, насильно влил в старика яд. А стереть отпечатки забыл. Бывает. Проруха. Нас с тобой подставляют под убийство. Грубо, но их устроит. Кто знал про этот поднос, на котором стояли два стакана – твой и мой? Кто заходил в кабинет?
– Вот черт… Полина Юрьевна заходила…
– А кто еще знал про поднос? Принесла его домработница, Хольгер вертелся в дверях…
– Но это мог быть и мой стакан…
– Мог. Но наше счастье, что решили использовать мой – с характерными приметами. Отгремела суматоха, учиненная Александром, кто-то вошел в кабинет, забрал стакан, впоследствии с пользой его применил…
– Пусть полиция выяснит, кто крутился с полудня до часа у кабинета.
– Ты спятил, – ужаснулся Павел, – если полиция узнает про стакан с моими отпечатками, кранты придут немедленно. Да и поздно, нет никаких отпечатков. Я их стер, а стакан подбросил на кухню.
– Шикарные новости, – покачал головой Вадим, – Интересно, копы не удивились, обнаружив рядом с трупом бутылку, но не найдя стакан?
– Не волнует, – пожал плечами Павел, – Старик мог пить из горлышка. Это первая паршивая новость. Есть вторая. Пришло SMS-сообщение от Гюнтера. Он задействовал старые связи в полицейском управлении Магдебурга, покопался в сводках и вытянул очаровательную информацию: сегодня утром у собственного дома найден хладный труп Германа Шлаузе. Типичный суицид, шагнул с крыши.
– Черт…
– Как культурно ты изъясняешься, – похвалил Павел, – Есть и более уместные слова. То есть, ниточек больше нет. Зато есть третья скверная новость. Стакан – улика грубоватая, полиции могут подсунуть что-то другое. Если кому-то взбрело в голову нас подставить…
– Хочешь сказать, пора сваливать?
– Бежать сломя голову, – подтвердил Павел, – Но из дома не уйти, из страны не выбраться. На всякий случай Гюнтер будет ждать в микроавтобусе в соседнем квартале. Пусть сидит, не развалится. А мы, Вадим, в ближайшие часы ничего не сделаем. Будем сидеть и ждать провокации…
Официальный отчет экспертов еще не поступил, но криминалист заявлял уверенно: старика отравили. В бутылке растворили барбитурат – лошадиную дозу веронала или люминала. В старину эти лекарства использовались как верный способ самоубийства, но вряд ли старик сам наложил на себя руки. Стакана рядом с телом не нашли, а на бутылке не было отпечатков. Сомнительно, что Басардин, выпив по доброй воле яд, быстро стер с бутылки «Pierre» свои «пальчики» и лег дожидаться конца. Это сделал кто-то другой. Он же и контролировал «процесс», зажимал старику рот, чтобы не кричал… Люди сидели в холле, друг от друга подальше – только Хольгер по просьбе Фельдмана расположился рядом – чтобы синхронно переводить мудрые высказывания капитана Шмуллера. Показания выслушивались и перевыслушивались. В тридцать две минуты первого Басардин поднялся наверх, чтобы передохнуть. Сразу за ним поднялась Полина Юрьевна.
– Он не хотел ложиться в нашей спальне… – шептала женщина. Она обмякла, посерела, сделалась пародией на саму себя и даже не пыталась взять себя в руки, – Он хотел побыть один… «Я немного почитаю журнальчик, дорогая, там и переоденусь в свою любимую домашнюю пару… Не заходи ко мне полчаса, хорошо? Со мной все будет в порядке…» Мне даже в голову не могло прийти. Я сидела в нашей комнате, перебирала старые письма…
– А я вообще ничего не знаю… – дрожал и подпрыгивал к потолку голос Клары Леопольдовны. Она так переволновалась, когда полиция приезжала в первый раз, ушла в свою комнату, там насилу успокоилась, потом вспомнила, что еще утром собиралась выбросить засохшую фуксию на застекленной галерее, чем, собственно, и занялась. Ей и в голову не могло прийти заглянуть в комнату, где отдыхал Анатолий Павлович, хотя стоит признать, дважды она мимо этой комнаты проходила – первый раз налегке, второй раз с фуксией в обнимку…
Хольгер путался в показаниях, извинялся за отказ памяти – он так испуган, потрясен. Погиб человек, на которого он трудился треть жизни… Герр полицай, безусловно, прав, он должен взять себя в руки. И снова путался в показаниях. Да, в течение драматических сорока минут он поднимался на второй этаж, он даже видел, как туда же поднималась Клара Леопольдовна, но на галерее их дороги разошлись – она пошла направо, он налево. Ах, да! – он же собирался осмотреть карниз и потолок вблизи галереи, где в дождливую погоду скапливается вода. У него есть руки, если кто не знает, он может делать ими несложную работу, чтобы не тратиться лишний раз на ремонтную фирму…
Паршивец Александр был каким-то тихим. Поразмыслив, он, видимо, пришел к мысли, что со смертью деда появляются не только неудобства, но и открываются перспективы. И что здесь перевешивает, достойно тщательного осмысления. Девица Гертруда смирно сидела рядом, сомкнув коленки – впитала инструкции. Алиби у них не было, но и каяться вроде не в чем. Из комнаты на первом этаже они не выходили, там нормальная кровать, телевизор, да и вообще… А на месте полиции они бы внимательнее присмотрелись к русским господам, что сидят с невинным видом, но явно принадлежат к одной из многочисленных русских мафиозных группировок…
