Ситуация разрешилась. Сделав внушение бузотерам, полиция с достоинством удалилась. Молодые расслабились. Девица подбоченилась, с ненавистью воззрилась на Вадима. Внучок со злобной гримасой принялся гипнотизировать Павла. «Юдише швайн…» – процедили кривые губы. Фельдман подскочил, чтобы врезать точно в лоб.
– Хватит! – рявкнул старик.
Настала тишина. Оцепенение навалилось. Настенные часы показывали половину первого. Немая сцена. Застыла Клара Леопольдовна со шваброй наизготовку. У Хольгера дрожали губы, он не замечал, что оторвана пуговица на жакете. Полина Юрьевна сидела в кресле – готовая покойница, с черным лицом, вены на руках вздулись от напряжения.
Внук в сердцах сплюнул, схватил девицу под локоть, потащил в глубину холла, где за лестницей виднелись несколько дверей.
– Спасибо, дорогие соотечественники, за помощь, – криво усмехнулся Басардин, – Нет, действительно, я очень признателен. Так не хотелось вам говорить, что мой внук, помимо прочих недостатков, еще и наркоман. Пусть посидят в своей комнате, не будем их пока гнать. Но долго я их присутствие не потерплю…
– Дай им денег, Анатолий, – слабым голосом произнесла Полина Юрьевна, – Это становится невыносимым, он неисправим. Только неприятностей с полицией в этом доме не хватает…
– Может, продолжим нашу беседу, Анатолий Павлович? – вкрадчиво сказал Фельдман.
– Продолжим, конечно, – вздохнул Басардин, – Только если позволите, я немного отдохну, а потом – добро пожаловать в мой, так сказать, Studierzimmer…
Оцепенение нарастало. Старик, держась за перила, поднялся вверх. За ним ушла Полина Юрьевна – сгорбленная, постаревшая. Рассосались Хольгер и Клара Леопольдовна. Фельдман взялся за сотовый телефон, начал названивать Гюнтеру, при этом ревниво поглядывал на Вадима. Пришлось, кряхтя, выбираться из кресла. Он отправился в сад. Охранник приветливо улыбнулся, что-то сказал. Вадим кивнул, пожал плечами, тоже улыбнулся. Он бродил по аллеям позади дома, наслаждался тишиной, приятными цветочными ароматами.
– Чертов Гюнтер, – вырос за спиной, как черт из табакерки, Фельдман, – Он вчера вечером не вылезал из пивной. Подцепил белокурую «Гретхен», теперь не может выставить ее из номера. Но тему Шлаузе обещал проработать.
Они молчали несколько минут, угрюмо созерцая цветущее садовое хозяйство. Осадок на душе становился густым и откровенно гадостным. Дружно посмотрели друг на друга, зашагали в дом. Посторонился охранник.
В холле царила какая-то предвзятая тишина. Настенные часы показывали начало второго, куда девалось время?
– Ты уверен, что в этом вшивом королевстве все неладно? – пробормотал Вадим, – Я слышал, что опасность подстерегает в первую очередь тех, кто ее боится.
– Бернард Шоу, – уточнил Павел, – Плохой афоризм. Бояться нужно всегда. Только идиот не боится. Особенно когда предчувствия бьют ключом…
На лестнице им встретился пожилой датчанин. Тактично посторонился, уступая дорогу. Его лицо было бледным (у всех живых в этом доме бледные лица).
– Все в порядке, Хольгер?
– А что должно быть не в порядке? – скрипнул дворецкий.
– Господин Басардин отдыхает?
– М-м… видимо, да, – дрогнула жилка на мучнистом виске, – Вы сами видели, как господин Басардин отправился к себе наверх…
Беспокойство усиливалось. В коридоре им попалась Клара Леопольдовна. Она тащила, держа перед собой, как божий крест, горшок с засохшей фуксией – закусила губу от усердия, капля пота свисала со сбившейся на лоб седой пряди. Мужчины расступились, женщина прошла.
– Вы откуда, Клара Леопольдовна? – спросил Фельдман.
Женщина не ответила, покосилась через плечо. Засохшая фуксия, если память не изменяла, произрастала в конце коридора, рядом с окном, выходящим в сад. Дверь в хозяйскую спальню была закрыта. Фельдман вкрадчиво постучал.
– Да? – раздался сухой голос.
Старость – не радость. Женщина в полуразобранном виде, разменявшая восьмой десяток – зрелище не для слабохарактерных. Время всем воздает… Полина Юрьевна, в махровом халате, наброшенном поверх пеньюара, с распущенными волосами, обострившимся землистым лицом, сидела в старомодном кресле, чем-то смахивающем на электрический стул, равнодушно смотрела на посетителей. Несколько мгновений назад она перебирала стопку пожелтевших конвертов – старых, советских времен, с двухцветной каймой авиапочты.
– Нижайше просим прощения… – затянул Фельдман. Вадим не выдержал, отпихнул товарища, вошел в спальню. Кровать была заправлена. Кроме хозяйки, здесь никого не было. Дверь в санузел заперта на задвижку снаружи.
– Послушайте, господа… – шевельнулась дама.
– Анатолий Павлович… – начал Вадим.
– Анатолий Павлович отдыхает, – резко отозвалась женщина, – Он просил вас не беспокоить… Он слишком перенервничал, выпил лекарство…
– Где он отдыхает? – хором спросили Вадим с Павлом.
– Я думаю, в розовой спальне, – пожала плечами Полина Юрьевна, – Он часто отдыхает там днем. Вторая дверь по коридору, в ней когда-то жили наши дети… Что с вами, господа?
Забег был коротким. Проклиная свою вопиющую недогадливость, Вадим оттолкнул погруженного в задумчивость Фельдмана, выбежал в коридор, сделал олимпийский прыжок, рванул дверь…
Эту картину он уже видел. Просторная комната в розовых тонах, изысканные шторы с волнистым ламбрекеном. Человек на кровати, залитый пеной… Агония закончилась, исчез человек, причинивший маститому композитору умышленную смерть – его неясную тень он тоже имел удовольствие видеть… На прикроватной тумбочке стоял стакан, бутылка популярной в доме минеральной воды. Хозяин лежал на скомканной простыне, запрокинув голову. Изуродованное судорогой лицо, глаза вылезли из орбит, пена вокруг рта практически высохла, превратилась в желтую корку.
– Черт, – сказал Фельдман, опускаясь на корточки перед тумбочкой, – Интересно, сумеем мы сохранить хорошую мину при плохой игре?
То, что он сделал далее, повергло Вадима в шок. Фельдман уставился на стакан, из которого старик, видно, выпил не совсем то, что хотел, как-то подозрительно клацнул зубами, схватил его, сунул в карман.
– Послушайте, господа, – просунулась в дверь Полина Юрьевна, – Вам не кажется, что это чересчур? Анатолий Павлович сам вам скажет, когда он захочет вас при…
Монолог оборвался. Душераздирающий скрежет: ногти старухи впились в косяк. А ведь это не пижама, – уныло подумал Вадим, – Это ситцевый домашний костюм, позволяющий не только отдыхать в горизонтальном виде, но и совершать прогулки по дому и саду…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Порой ему действительно казалось, что они столкнулись с Дьяволом, для которого нет преград. Стоит ли описывать, как добрела до мужа Полина Юрьевна, рухнула ему на грудь, как истово крестилась Клара Леопольдовна, выла, словно профессиональная плакальщица, как метался по спальне растрепанный Хольгер?… Прибежала охрана, растерянно замялась – дескать, мы-то в чем виноваты? Примчался взбудораженный Александр со своей зазнобой: в закутке под лестницей они успели торкнуться: вели себя совершенно неадекватно. Внучок вцепился в Фельдмана, грозно орал, сообщая обитателям дома, что нашел убийцу! Фельдман обошелся без церемоний, отвесил парню такую оплеуху, что тот, взбрыкнув ногами, вылетел в коридор, подмяв себя визжащую подругу. Удар был столь силен, что о реванше даже помыслов не было. Дом наводнила полиция. Люди в форме, люди в штатском – последние имели больший вес и полномочий, чем их униформированные коллеги. Старшего, одетого в серую шевиотовую клетку, звали инспектор Шмуллер. У него была мясистая физиономия, нос картошкой, толстые губы – на зависть фанаткам Анжелины Джоли. Второго по значимости, сухопарого, явно не пренебрегающего спорталом, звали лейтенант Мольтке, он немного понимал по-русски, что в сложившейся ситуации было сильно некстати. Криминалисты наводнили розовую спальню, скрупулезно обследовали тело, рылись в кровати. Проживающих в доме взяли под усиленный контроль. Допрашивали поодиночке, допрашивали скопом, подозрительно присматривались к гостям с седьмой части суши. Сняли отпечатки пальцев, обыскали отведенное им помещение. В принципе, отступать от истинного положения дел не пришлось: русские находились в доме по просьбе покойного, один из них – частный детектив, другой – помощник, герр Басардин сильно переживал по поводу некой опасности, природу коей уважаемые гости до конца не уяснили, и, видимо, переживал не зря. К сожалению, им не удалось толком поговорить с композитором. Очень жаль.
