Слухи подогревались ещё и тем обстоятельством, что у Шаркута
были очень знающие и опытные помощники, ожидавшие, что в ранг распорядителя
возведут кого-то из них. Однако с Хозяевами не было принято спорить. А кроме
того, понятная ревность этих людей быстро утихла. Кермнис Кнер оказался полной
противоположностью Шаркуту. Он предоставил унаследованным помощникам вести дела
в забоях и распоряжаться каторжниками так, как они находили нужным. Сам же урядил
несколько мастерских – и с головой погрузился в постройку и опробование разных
механизмов для подземных работ. Шаркут предпочитал действовать по старинке,
используя лишь подтвердившие свою надёжность устройства вроде водяных воротов и
подъёмников, и всего меньше заботился о сбережении дармового невольничьего
труда. Кнер, напротив, без конца налаживал какие-то новые приспособления. Когда
они начинали работать, то работали, как правило, здорово. Но при наладке
обязательно случались разные неприятности, а поскольку механизмы были всё
тяжёлые и громоздкие, почти каждый был оплачен жизнью рабов. Это ни в малейшей
степени не останавливало Кермниса Кнера. Погибших сбрасывали в отвалы, и
распорядитель невозмутимо продолжал делать своё дело, и вот тут они с Шаркутом
были поистине родственники.
Но люди, как всем известно, очень не любят никаких новшеств,
и особенно в деле, которым много лет занимаются. Люди начинают думать, от каких
Богов идёт то или иное новое веяние, от Светлых или от Тёмных, и приходят к
убеждению, – что не от Светлых. Удивительно ли, что затеи Кнера чем
дальше, тем больше обрастали очень скверными сплетнями.
Последняя по времени состояла в том, что – конечно же,
вследствие его работ! – из подземелий, чуя неизбежность погибельных
бедствий, якобы начали уходить крысы.
Так совпало, что первым выпало узнать об этом именно
Гвалиору.
Он был едва ли не единственным на все три Зуба
надсмотрщиком, у которого среди рабов водились друзья, – насколько вообще
возможна дружба между каторжником и свободным. Собратья по ремеслу смеялись над
ним, но он своих привычек не изменял. Даже подручных подбирал себе под стать,
тоже таких, кто без крайней необходимости не хватался за кнут. Смех смехом, но
рабы, вверенные Гвалиору, вели себя тихо, не набрасывались на надсмотрщиков и
не затевали между собой свар. И вот однажды двое опасных с двадцать третьего
уровня, к которым только он ходил в забой без кнута и кинжала, пожаловались
ему, что уже несколько дней им не удаётся раздобыть рудничного лакомства –
крысы, убитой метко пущенным камнем.
“В соседних забоях то же самое, господин, – сказал один
из прикованных. – На всем уровне и внизу. К чему бы такое?”
“Если вдруг что… ты уж побереги себя, господин
Гвалиор”, – тихо добавил второй.
Получив ещё несколько подтверждений этого слуха, нардарец
для очистки совести рассказал Церагату. Старший назиратель очень обеспокоился и
почему-то принялся чаще обычного мотаться на двадцать девятый уровень, к
бронзовым, надёжно запертым воротам, – вот как теперь. И вместе с ним, в
сорок петель кроя бесконечную череду лестниц, были вынуждены тащиться
вверх-вниз его ближайшие подчинённые, такие как Гвалиор.
Самому же нардарцу с того дня повадились сниться очень
скверные сны.
Ему снилась рудничная легенда, родившаяся здесь, под Южным
Зубом, лет этак десять назад, и с тех пор чтимая, пожалуй, побольше, чем
связанные с Белым Каменотёсом и Горбатым Рудокопом, вместе взятые. О ней строго
запрещалось упоминать, ослушника из числа рабов ждало полсотни плетей, то есть
почти верная смерть, а надсмотрщика – ощутимая убыль в заработке. Легенда была
очень опасная, ибо призывала чуть ли не к бунту. Но куда было деваться
Гвалиору, если волею Священного Огня он присутствовал при рождении этой легенды
и, кажется, даже сподобился чуть-чуть в ней поучаствовать?.. Что ему было
делать, когда друзья-рабы просили его поведать о невольнике, прозванном, как
пелось в опять-таки запретной Песне Надежды, Грозою Волков?.. Только надеяться,
что его не выдадут.
До сих пор не проболтался никто… И вот теперь человек,
которого он знал под именем Пёс, приходил к нему по ночам. Он что-то говорил
Гвалиору, о чём-то предупреждал, и во сне тот хорошо понимал его, но,
просыпаясь, не мог припомнить, о чём шла речь. “Наверно, умру скоро”, –
думал нардарец. Насколько ему было известно, невольник по имени Пёс погиб на
леднике за отвалами, хотя, правду молвить, его мёртвого тела так потом и не
нашли. Ну а зачем бы мёртвому приходить в сон живого, как не для того, чтобы
позвать за собой?..
Гвалиор посмотрел на стену, поблёскивавшую в чадном свете факела
зеленоватыми сколами златоискра…<Златоискр – минерал авантюрин. >
Семнадцатый уровень. Ещё дюжина уровней вниз, потом, во имя Чёрного Пламени, не
менее двадцати – вверх… И такое вот наказание – почти каждый день. Да холера бы
с ними, с этими сбежавшими крысами!.. Спрашивается, ну какая нелёгкая тянула
его за язык?..
На следующем, восемнадцатом уровне стройная череда лестниц
была нарушена из-за новой машины Кермниса Кнера, разворотившей ступени.
Пришлось долго идти по длинному штреку<Штрек – горизонтально расположенная
горная выработка, не имеющая выхода на поверхность. > к следующему
лестничному колодцу. Вереницы существ, когда-то бывших людьми, катили к
подъёмнику тяжёлые тачки, наполненные рудой. Вываливали их в объёмистые бадьи,
качавшиеся на прочных канатах, и порожними торопились обратно. Надсмотрщики
окриками и кнутами заставляли их прижиматься к стенам: дорогу господину
Церагату и его свите!..
Гвалиор опять раскупорил свою фляжку и сделал радующий
сердце глоток. Мысль о возможности близкой смерти оставила его, пожалуй,
равнодушным, но заставила кое-что вспомнить. Дело было четыре года тому назад,
под самую осень, как и теперь; очередной невольничий караван привёз в рудники
девок. Надсмотрщики из свободных, в особенности старшие, имели право выбирать,
и Гвалиор выбрал. Ему приглянулась конопатая невольница из Нарлака, чем-то
похожая на его прежнюю невесту, Эрезу. За это сходство ей следовало бы ежечасно
благодарить и Священный Огонь, и подряд всех Богов, которых она смогла бы припомнить.
Потому что Гвалиор, проявив совершенно недостойное и, более того, вовсе не
свойственное ему мягкосердечие… взял да и заплатил за девку полный выкуп,
приобретя её для себя одного. Так и жила она у него в домашнем покойчике, редко
высовываясь наружу. Не пошла по рукам, не погибла, не опустилась и не спятила
от унижения и побоев… Год спустя вновь приехал дядя Харгелл, и глаза у старика
полезли на лоб: двоюродный племянник с рук на руки передал ему зарёванную
молодёнку с животом, который, что называется, лез на нос. И наказал отвезти её
к своим родителям, в горную нардарскую деревню.
“Да она ж у меня рожать примется прямо в телеге!..” – не на
шутку испугался свирепый старый надсмотрщик.
“Справишься…” – был ответ. Конопатая благополучно произвела
на свет сына, ни с кем в деревне не спуталась, Гвалиоровы родители звали
мальчика внуком, а он их – дедушкой-бабушкой. Девка же всякий раз присылала ему
с дядей отменно тёплые, любовно связанные шерстяные носки. Кажется, она его
ждала, дурёха. Гвалиор не очень-то расспрашивал о ней и о сыне. Он не собирался
возвращаться туда.
