– Кошелёк срезать хотели.
На другой день среди чирахского ворья распространится
пугающий слух. О том, как трое порядочных мужиков с дубинками, сокрытыми под
плащами, увязались за явно пьяным одиноким сегваном, думая вежливо попросить у
него деньжат на лечение больного собрата. Но, когда дубинки уже были занесены,
пьяный вдруг обернулся, хотя ничего не должен был увидеть или услышать, и… что
случилось потом, ни один из троих толком вспомнить так и не смог. Но на свою
улицу они кое-как доползли только к рассвету.
Однако всё это будет лишь назавтра… Эврих снова вспомнил
деревню под сводом горной пещеры и задрал голову, примериваясь к каменной стене
и соображая, как они полезут наверх. Как тогда – или, может, сперва закинут
наверх лёгкого Шамаргана?.. Ни то, ни другое. Шамарган присел на корточки рядом
с дверцей, вынул что-то из поясного кармана. Короткая игра ловких пальцев возле
считавшегося очень надёжным замка… И дверь неслышно повернулась на хорошо
смазанных петлях. Ещё бы им не быть хорошо смазанными!
…И, конечно, первым долгом в двери появилась морда
большущего сторожевого пса.
Всё правильно. Кто поверит в богатство хозяина дома, если
тот может обходиться без такого вот стража? Люди засмеют. Да и правильно
сделают. Пёс был степной халисунской породы, очень крепкий, с длинной белой
шерстью, отроду не стриженной и свалявшейся в грязноватые шнуры, подметавшие
землю. На такого зверя вору без толку замахиваться палкой. По его шубе, не
причинив вреда, может соскользнуть нож и даже топор. Окажется хоть чуть-чуть
неверен замах – и молись, ночной гость, уже не о жизни, а лишь о том, чтобы
недолгими оказались мучения в страшенных зубах… Не иначе, какой-нибудь служанке
особо платили за то, чтобы на время прихода-ухода “друга сердечного” она
уводила неподкупного сторожа в дом. Куда простой душе против человеческой
подлости!..
Свирепый кобель уже высунулся наружу, чтобы уткнуться
лобастой головой Волкодаву в колени и начать по-кошачьи тереться, ворча и
поскуливая от восторга. Венн похлопал его по боку, потом обнял и, кажется,
что-то тихо сказал на ухо. Шамарган вошёл внутрь последним и снова повернул
отмычку в замке, запирая дверь.
К дому через сад тянулась тропинка. Ею пользовались слуги,
выходившие за деньги показывать приезжим дом Зелхата Мельсинского. Дом
мельника, почти не дававший себя разглядеть через стену (и правильно – нечего
зря глазеть всяким чужим!), вблизи оказался большим и богатым. Тоже правильно.
Шехмала Стумеха называли мельником лишь по привычке. На самом деле он давно уже
сам не бросал в воздух горстку муки, призывая запропастившийся ветер. Мельниц,
исправно вращавших крыльями, у него был целый десяток. И хороший надел земли,
где колосилась пшеница. И пекарни с умелыми работниками…
В этом доме росла Ниилит.
Сперва – как любимая дочь. Потом – после Чёрного года,
смерти родителей и приезда дядьки с семьёй – как нелюбимое брату чадо, то ли
бедная родственница, то ли служанка. По саккаремским законам незамужняя дочь не
может наследовать, если только она не дочь шада. Умрёт старший брат, и
имущество отойдёт к младшему. А судьбы таких, как Шехмал Ниилит, вручаются
заботам родни.
И уж те позаботились…
Эврих косился на три невесомые тени, скользившие впереди
него по тропинке, и казался себе самому до ужаса шумным и неуклюжим. Прав был
венн, пытавшийся отговорить его от участия в этом сумасшедшем набеге… То есть
теперь, когда всё началось, Эврих совершенно перестал бояться… или, как
выразился Волкодав, “думать сразу о многом”. Страх у него был только один. Не
оказаться бы тюфяком, способным помешать двоим воинам и убийце.
Они достигли дома. Здесь двери даже ночью оставались не заперты.
Зачем, от кого? “А хоть от нас, милые. Впрочем… если Шамарган…”
Внутри было тихо. И они ничем не нарушили – эту тишину.
Дальше вёл Волкодав, и Эврих положил себе непременно
расспросить его – как, каким образом?.. Неужто Ниилит так подробно рассказывала
ему о своём доме и он умудрился ничего не забыть? Вызнал ли для него что-нибудь
Шамарган, успевший за один вечер поболтать, кажется, со всеми служанками в
городе?.. Или венн снова пускал в ход своё собачье чутьё? Или, может,
пользовался неким непонятным, но очень действенным даром, позволявшим ему
подслушивать его, Эвриха, мысли?..
Несколько раз Волкодав останавливался в раздумье, но наконец
они преодолели третью лестницу и оказались перед деревянной дверью. Эврих
протянул руку и нашарил сложную резьбу, показавшуюся ему старинной даже на
ощупь. Судя по всему, здесь-то и была спальня молодой госпожи. Перед дверью
полагалось бы дремать молоденькой служанке: мало ли что вдруг понадобится среди
ночи. Служанки не было. Милостивая госпожа в очередной раз отпустила её спать
до утра.
Шамарган приложил ухо к двери и скривился в очень нехорошей
ухмылке. Эврих очень хотел последовать его примеру, но воздержался, зная: всё
равно ничего не услышит, там, небось, изнутри дверь ковром занавешена… Волкодав
взял за руку Винитара, и они налегли плечами до того слаженно, словно всю жизнь
только этим и занимались. Каждый из них справился бы и один, но вдвоём
получилось удивительно здорово. Тихо, мягко и неудержимо. Дверь негромко
хрустнула, и казавшийся надёжным засов, вырванный с мясом, полетел на пол.
Дальше всё происходило очень быстро. Сильные руки рванули ковёр, висевший таки
за дверью, и глазам четверых взломщиков предстала спальня молодой госпожи… во
всём блеске давно привычного прелюбодеяния.
Двое на широченной постели, купленной ещё старшим братом
Стумеха ради свадебной ночи, настолько не ждали вторжения, что даже не успели
шарахнуться один от другого. Мужчина был полнотелым, с желтоватой кожей потомка
халисунских завоевателей. Что же касается женщины…
Волкодав на мгновение замер. Перед ним, нагая, раскинувшаяся
в бесстыдстве страсти… лежала сама Ниилит. Её нежное, смугло-золотистое тело,
мимолётным зрелищем которого Боги некогда пожелали вознаградить его. Её
роскошные волосы, голубые глаза…
Ну да – Ниилит. Какой она могла бы стать лет через десять
сытой и прихотливой жизни в наложницах у какого-нибудь богача… если бы
согласилась на такую жизнь и в первый же день не сунула голову в петлю…
Двоюродная сестра Ниилит… У кого вообще мог повернуться язык
назвать их сестрами? Теперь-то Волкодав отчётливо видел, что между двумя
женщинами не было ни малейшего сходства.
И ещё кое-что. Гораздо более важное. На шее у “сердечного
друга” по имени Бхубакаш играло и переливалось синими огнями, отражая пламя единственной
свечи, дивное сапфировое ожерелье. Женщина держалась за него рукой: видно, во
время утех это доставляло ей особое удовольствие. А теперь потрясение и испуг
срастили её пальцы в судорожной хватке. Ожерелье оказалось единственной опорой,
за которую она могла уцепиться, и сестра Ниилит уцепилась… да так, что без
клещей пальцы не разожмёшь…
Волкодав стоял посреди комнаты и тихо качал головой. Он-то
собирался, застукав прелюбодеев, под угрозой разоблачения вызнать, куда
спрятали ожерелье. И добиться, чтобы назавтра отнесли его вейгилу: нашлось,
мол, а значит, конюх не виноват, ошибочка вышла. Он и надеяться не смел, что
всё окажется так просто.
