По счастью, дорога в крепость шла не через город, а мимо,
далеко огибая самые внешние тин-виленские выселки. Не было видно даже городских
огоньков, только светили четыре маяка, стоявшие высоко над гаванью, на утёсах.
Удалённость по крайней мере избавляла вернувшихся от взглядов горожан –
любопытных, сочувственных и злорадных. Понятно, тин-виленцы очень скоро
прознают о неудачной поездке Хономера во всех её легендарных подробностях,
правдивых и не особенно, Ригномеру и прочим ещё будет не обобраться неизбежных
насмешек. Но не сейчас, ох, не прямо сейчас!.. А завтрашний день, он на то и завтрашний,
до него ещё надо дожить, а доживём – уж как-нибудь разберёмся…
Дорога вилась среди знаменитых садов, где наливались
неспешным мёдом позднеспелые полосатые яблоки. Весна давно миновала, ночь
стояла далеко не такая светлая, как в пору подснежников, но и до чернильной
осенней тьмы оставалось ещё далеко, и силуэт сторожевой башни крепости-храма,
торжественно выраставший впереди над холмом, был отчётливо виден. Оттуда тоже
заметили ехавших по дороге: сторожа, искони поставленные высматривать злых гонителей
Близнецов, бдительности отнюдь не утратили. Было слышно, как за стенами подало
голос било, вытесанное из сухого и звонкого клёна; там, наверное, уже
вытаскивали брус, запиравший на ночь ворота. Лошадь Хономера, стремившаяся в
тепло знакомой конюшни, резво преодолела последний подъём; он жадно вгляделся…
И даже в ночных непогожих потёмках понял: что-то не так.
Чего-то недоставало…
Чего-то настолько привычного, что в первое мгновение глаз
просто наткнулся на пустоту, сообразить же, на месте чего зияла эта зловещая
пустота, удалось лишь чуть погодя.
Хономер остановил лошадь. Огромный, раза в два побольше
тележного колеса, надвратный знак Разделённого Круга – деревянный, тщательно
раскрашенный зелёным и красным, исстари осенявший единственный въезд в крепость
– больше не висел на своём месте. Его вообще нигде не было видно.
Ригномер Бойцовый Петух подошёл к неподвижно замершему
жрецу, увидел то же, что увидел он, – и длинно, цветисто и сочно выругался
вслух. Ибо отчётливо понял: бедствия, бравшие начало у Зимних Ворот Алайдора, с
возвращением в крепость отнюдь не собирались заканчиваться.
Наоборот – они, по всей видимости, только начинались…
* * *
В отсутствие Хономера предводителем крепости оставался
жрец-аррант по имени Орглис, носивший сан Второго Избранного Ученика. Хономер
въехал сквозь осиротевшие ворота во внутренний двор, и вперёд всех к нему
подбежал Орглис. Должным образом соскочить с лошади Хономер ещё не был способен
– перекинул правый сапог через седло и, как во все предыдущие дни, сполз на
руки Бойцовому Петуху. Тот бережно поставил его наземь, но Хономеру всё равно
понадобилось усилие, чтобы сдержать стон.
В отличие от большинства походников, мечтавших о хлебе и
горячей похлёбке, он даже не испытывал голода. Ему лишь хотелось потребовать
большой ушат горячей воды, погрузиться в него и не вылезать до утра, а потом
чтобы кто-нибудь перенёс его сразу в постель. И не беспокоил по крайней мере до
первых подзимков…<Подзимок – осенний утренний заморозок. >
Он посмотрел на Орглиса так, словно тот был причиной всех
его невзгод:
– Где Знак?
– Не гневайся, святой брат!.. – ответил
ар-рант. – Был сильный ветер с гор, и один из канатов дал слабину. Мы
опустили Знак наземь, чтобы всё проверить и, если надо, поправить, и к
работникам подошла какая-то женщина. Наши люди не стали прогонять её, ведь она
им в бабки годилась. А она потрогала Знак и…
С лица Хономера, и так-то не блиставшего особым румянцем,
отхлынула последняя краска, и это было заметно даже в свете факелов, трещавших
и плевавшихся под дождём.
– Какая женщина, Орглис?
– Её не очень рассматривали, но людям показалось, что
она была маленькая и темноглазая.
Да, и ещё у неё в руках был стеклянный светильничек вроде
того, что ты купил себе в Галираде…
– Продолжай!
– Она потрогала Знак и сказала примерно следующее: я,
мол, думала, что найду здесь своих сыновей, но теперь вижу, что в этом месте их
нет. Она покачала головой и ушла по дороге, а работники стали смотреть и
увидели, что все канаты пришли в полную ветхость и годились только на швабры.
Даже удивительно, святой брат, что Знак так долго держался! На другой день я
послал в город, в мастерскую, куда обращаются мореплаватели, вынужденные чинить
снасти, и нам привезли корабельных канатов, очень прочных, из лучшей
халисунской пеньки. Я сам проверил их качество, но они сразу стали рваться и
расползаться, каболка<Каболка – пеньковая (то есть из конопляных волокон)
нить толщиной “в гусиное перо”, полуфабрикат для изготовления верёвок и тросов.
> за каболкой. Тогда я особо заказал…
– Женщина!.. – перебил Хономер. – Куда делась
та женщина?
Орглис недоумённо ответил:
– Это нам неизвестно, святой брат. Мало ли в Тин-Вилене
нищих и нищенок, мало ли между ними таких, кто выманивает деньги у легковерных,
в своих разглагольствованиях подражая слогу пророчеств…
Избранный Ученик отвернулся от него и пошёл к арке во второй
внутренний двор, коротко бросив на ходу почтительно дожидавшемуся кромешнику:
– Ташлака ко мне.
Сколько раз выручал его старый соглядатай, так не подведёт
же и теперь… если только есть на свете хоть какая-то справедливость… Ступни
были каменными и чужими, Хономер шёл точно по раскалённым углям и очень хорошо
понимал тех, кого судьба лишила ног, оставив прыгать на деревяшках…
Стену, разделявшую дворы, с обеих сторон оплетал густой
старый плющ. Весной он цвёл восковыми ароматными звёздочками, осенью пятипалые
листья наливались всеми цветами заката, а зимой оголённые ветви покрывались
кружевными окладами инея. Цепкие стебли переплетались над аркой, обрамляя
дивной работы образа Близнецов. Божественные Братья ласково улыбались
входившим, обняв друг друга за плечи, и золотое сияние исходило от Их рук и
голов. У Старшего была брошена на левый локоть пола алого плаща. Движение,
схваченное даровитым резчиком, выглядело защитным, и, действительно, Он словно
бы слегка загораживал Младшего, слишком доверчиво и открыто идущего к людям в
нежно-зелёных одеждах милосердия и целительства…
Образам было почти столько же лет, сколько самой крепости,
но вечные краски из растёртых в пыль самоцветов не боялись никаких непогод и не
тускнели от времени, а дерево – благородная горная лиственница – было очень
добротно напитано благовонными маслами, отпугивающими древоточцев. Образа
считались нетленными, да не просто считались, а таковыми на самом деле и были.
Подходя к арке, Хономер привычным движением поднял руку, чтобы в ответ на
благословляющую улыбку Близнецов осенить себя священным знаменем…
…И его рука повисла в воздухе, не дойдя до груди. Ибо лики
Братьев, которым не могли повредить ни древесные паразиты, ни само
Время, – изменились! Изменились разительно и недобро! Хономер ощутил, как
заметался его пошатнувшийся разум, ища случившемуся успокаивающих объяснений.
Он с силой мотнул головой, зажмуривая и вновь открывая глаза. Дождевые капли
веером слетели с ресниц, но привидевшееся не торопилось рассеиваться. Знать, не
усталость Хономера и не причуды факельного света были виною тому, что лицо
Младшего стало лицом гниющего трупа с расплывшимися, искажёнными чертами, уже
не могущими принадлежать живому, а суровый Старший сделался скелетом в кольчуге
и шлеме, родом прямиком из сегванской легенды… Быть может, солнечным днём в
происшедшем было бы легче усмотреть следы обычного разрушения дерева, но
сейчас, непогожей ночью, при факелах, поражённый неземным ужасом Хономер мог
только стоять и молча смотреть на умерщвлённые образа, словно бы глаголавшие
погибель его Богов, конец его веры…
