И с этими словами молодой вождь повернулся спиной к кораблю,
чтобы больше не оборачиваться, и зашагал вперёд, оставив семь десятков сирот
молча смотреть вслед. Сегваны никак не напутствовали Винитара, хотя понимали,
что более могут не увидеть его: уж Аптахару-то не понаслышке было известно,
каков боец Волкодав. Больше полусотни мужчин стояли в полной тишине, и это
безмолвие стоило любой прощальной песни или напутных молитв. Волкодав ощущал его
так, как человек ощущает пропасть у себя за спиной.
Они с Винитаром не обременяли себя никакой ношей, кроме
оружия. До старого двора кунса на северном берегу острова было всего около
суток пешего хода – конечно, не напрямик, а изрядной петлёй, в обход гор.
Насколько успел понять Волкодав, восточные склоны считались гораздо более
отлогими и сулили меньше препятствий, чем западные, состоявшие из сплошных
отвесных обрывов. Поэтому он весьма удивился, заметив, что, удалившись от моря,
Винитар начал уверенно забирать к западу. Венн даже подумал, что вождь, должно
быть, не слишком надеялся на безоговорочное послушание своих молодцов и хотел в
любом случае избавиться от непрошеной свиты. Он всё же спросил:
– Ты хочешь обойти горы с запада?
Ответ Винитара застал его совершенно врасплох.
– Там жила моя бабушка, – сказал кунс. – Я
хочу посмотреть, не осталось ли чего от её дома.
Волкодав некоторое время молчал. Об отце Винитара, носившем
прозвище Людоед, он в своей жизни думал гораздо чаще и пристальней, чем ему
того бы хотелось. Порою он пытался представить себе мать Винитара и бесплодно
силился решить, на кого из родителей молодой кунс был больше похож. Но
бабушка?.. Как ни смешно, в первый миг его даже изумило, что Винитар упомянул о
бабушке. Хотя, если подумать, у кого из людей её не было?.. Как гласила
веннская поговорка – “Кто бабке не внук”…
Он подумал ещё и в конце концов проговорил:
– Я не всех ваших успел запомнить, когда вы у нас
поселились.
Аптахара вот встретил потом, годы спустя, – и не узнал. Ни в
лицо, ни по имени… Вслух он этого не сказал, потому что не об Аптахаре шла
речь.
– Её там и не было, – ответил Винитар. – Она
была стара и ждала смерти. Она отказалась ехать на Берег.
Волкодав подумал о Поноре, куда, согласно тёмным преданиям,
в голодные годы добровольно уходили сегванские старики, а родня почему-то не
хватала их за руки. Потом он вспомнил своего прадеда, которого застал больным
стариком, уже не поднимавшимся с постели. Болезнь, разом отнявшая половину
тела, застигла вроде бы крепкого ещё прадедушку далеко в лесу, на охоте. Старик
сразу понял, что произошло, и не стал даже посылать собаку за помощью, решился
ждать смерти. Но не тут-то было. Нашёл его чужой человек, молодой кузнец
Межамир Снегирь, даже ещё не помышлявший ни о каком жениховстве. Он и
познакомился-то с Серыми Псами, когда принёс к ним старика и с рук на руки
передал ясноглазой внучке. Так новой жизнью обернулась посрамлённая смерть –
сватовством кузнеца, рождением деток… Волкодав снова подумал о седовласых сегванах,
шагавших в небытие Понора. Вообразил чёрную зиму, наступившую вслед за
чахоточным летом сродни нынешнему, вообразил последние связки сушёных тресковых
голов на прокопчённых стропилах и тощих детей, у которых те старики невольно
забирали кусок… Не суди, учила веннская мудрость. Не суди соседа, пока не
проходил хоть полдня в его сапогах…
Но как, наверное, похожи были голодные дети Закатных Вершин
на тех, что рылись в отвалах руды возле подъездных трактов рудника и бегали с
тачками, высыпая породу в обитый медью жёлоб… Аргила. “Не говори, что тебя нет.
Ты есть…”
…Хотя всё не так. Что могло быть между ними общего? Да, те и
другие обречены были смерти – но одни умирали дома, зная: для них сделали всё,
что только могли… а другие – по злой воле чужих и равнодушных людей…
И опять – нет, не так! Где есть люди, там есть и добро, и
самопожертвование, и любовь. Даже в такой исконной вотчине зла, как Самоцветные
горы… Волкодав помнил: старшие рабы порою заботились о мальчишках, точно о
собственных сыновьях. Прикованный на цепь рудокоп, погибая в забое и не имея
возможности выбраться, успел вышвырнуть наружу подростка. И сам Волкодав,
именовавшийся в те годы Щенком, нипочём не выжил бы, если бы его, запоротого,
не оберегали, не подкармливали двое взрослых невольников… один из которых
добровольно приблизил свою смерть, чтобы дать ему, Щенку, зыбкую возможность
уцелеть. Волкодав понял это лишь годы спустя.
“Прощай, брат”.
“И ты прощай, брат…”
Винитар, кажется, по-своему истолковал хмурое молчание
венна. Удивительно было, что ему вообще понадобилось его истолковывать, но он
сказал:
– Я хотел убедить её ехать. Или тоже остаться. Когда
отходил корабль, я сидел под мачтой привязанный.
Склон, по которому поднимались двое мужчин, представлял
собой, собственно, сплошную гвазду – грязевое болото, почему-то не утекавшее
вниз. Вот что получается, когда откуда-либо уходит жизнь и оставляет на теле
земли омертвелую гниющую рану. В таких ранах водятся черви, но здесь даже черви
давно уже вымерли от бескормицы – плоть сгнила насовсем, рассыпалась прахом.
Приходилось всё время смотреть под ноги, чтобы не вывернулся из-под сапога
камешек, затаившийся в глине, да не привёл упасть, окончательно мараясь в
грязи. Мало походило всё нынешнее на тот поединок на вершине залитого солнцем
лугового холма, под льющуюся с небес песенку жаворонка, как мечталось некогда
Винитару. Каким станет Божий Суд, предназначенный положить конец их с венном
вражде? Неужели они станут топтаться в мерзкой грязи или по колено в талом
снегу, даже не имея возможности порадовать Небеса красотой воинского
мастерства?..
А впрочем, кто сказал, будто подвиг и справедливость должны
непременно являть ещё и красоту?..
Молодой кунс покосился на Волкодава, шедшего рядом. Ему
показалось, кровный враг размышлял примерно о том же, и он спросил его:
– Что хмуришься, венн? Волкодав честно ответил:
– Самоцветные горы вспомнил. Там, поблизости, места
были уж очень похожие.
Винитар отметил про себя, что венн говорил ровным голосом и
дышал тоже ровно, не слишком запыхавшись на длинном подъёме по скользкой и
вязкой глине, грозящей стянуть с ног сапоги. Это было хорошо. Значит, совсем
оправился от последствий Хономерова зелья. Значит, в грязи или не в грязи, а
будет-таки между ними настоящий Божий Суд, равный поединок, и победит в нём
тот, с кем Правда Богов, а не тот, кто лучше ел накануне…
Они выбрались на самый верх склона. Впереди открылось то,
что на родине Волкодава называлось залавком – ровным плоским местом на склоне
холма, пригодным для огородничества и жилья. Здесь Винитар вдруг остановился,
словно налетев на стену. Волкодав сделал ещё несколько шагов, потом обернулся
посмотреть, что случилось.
Предводителю морской дружины было в полной мере присуще
умение держать при себе свои чувства и не дрогнув принимать всякое известие,
будь оно умопомрачительно радостным или сокрушительно горьким. Но, знать,
выруби себя хоть из гранита, а и гранит растопит возвращение после долгой
разлуки домой… Лицо у Винитара сейчас было как у человека, который, отправляясь
в дальний поход, оставил свою мать крепкой женщиной в зрелом цвету,
полновластной хозяйкой семьи, и много лет представлял её себе такой, а
вернувшись… застал высохшую старуху, угасшую и телом, и разумом. Волкодав
понял: мёртвый склон всё-таки не лишил Винитара упрямых последних надежд. Кунс
предполагал что-то увидеть здесь, наверху. Что же? Волкодав огляделся. Обширный
залавок был таким же мокрым, грязным и бесприютным, как и оставшийся позади
склон. Всюду, сколько хватал глаз, громоздились точно такие же груды скальных
обломков, а на расстоянии нескольких поприщ начинался снеговой бок ближней
горы. К середине своей залавок заметно понижался, и разжиженная глина натекла
туда сущим бельмом, густым, как сметана, и ровным, как озеро, замёрзшее в
безветренную погоду.
