«Разве я сделал что-то не так?» – заискивающе спросил Артур.
«Да. Ты все испортил…» – голос был явно недоволен, и Артур испугался.
«Как я могу исправить?»
«У тебя в кармане твой перочинный нож. Перевернись на левый бок… Он выпал. Теперь отодвинься… Возьми его в руки…»
Через десять минут Артур был свободен и радостно потирал затекшие запястья.
«Теперь слушай…» – И он слушал, слушал изо всех сил с застывшей на лице ненормальной улыбкой.
Когда голос замолчал (в конце речи он смягчился и снова был приторно-сладким, как бисквитный торт), Артур поглядел на своего соседа. Антон, у которого были какие-то проблемы с зубами, лежал, укутавшись спальным мешком, и что-то нечленораздельно мычал. Вот кто может подсластить пилюлю…
Холод становился невыносимым.
– Как Антон? – спросил Дильс. – Жив?
Тима пожал плечами. Когда он видел в последний раз своего друга, у него вытек один глаз, а рука стала расщепляться, как треснувшая от времени доска.
– Нам нужно раздеться, – сказал Тима. – Залезть в палатку и согревать друг друга телами.
– Я лучше лягу с гюрзой, чем с этим уродом Тух-Тухом, – сказал Дильс, отхаркивая красную слюну.
Он взглянул на Тиму гноящимися глазами:
– Я все еще в норме, не пугайся. Пусть я не пишу рассказы, как ты, но эта замороженная сучка не доберется до меня. Она еще не знает, кто такой Дильс, ексель-моксель.
Но Тима не разделял оптимизма Дильса, хотя и не стал говорить ему об этом.
Тима попытался заснуть. Холодно. Зубы выбивали отчаянную дробь. В тоннелях дьявольски хохотал ветер. Ему тоже захотелось выть. УУУУУУУУУУУУУ!!!
Это только все думали, что он постоянно спал. Но он не спал. Он просто не в состоянии был спать, зная, что с каждым часом его тело превращается черт знает во что.
Когда выпал шестой зуб и он нечаянно проглотил его, он еще пытался держаться. Спасибо Тиме, он всегда был рядом. Но не мог же он быть рядом все двадцать четыре часа в сутки? Да и какой прок от этого?
Его начали сторониться буквально на второй день, когда все это началось. Дильс уже не говорил о цинге – кретину было ясно, что это не цинга. Кроме Тимы, не избегала его общества только Злата, и он был безмерно благодарен ей за это. Но что она могла сделать? Никто из них не знал причину, по которой все это творилось с ним, а слова утешения, хоть и приносили кратковременное успокоение, не играли особой роли – процесс продолжался, жуткий и неумолимый.
Насколько он знал, Злата умерла. Когда он узнал об этом, то проплакал всю ночь. Она напоминала ему его мать.
Ногти продолжали осыпаться, кончики пальцев усыхали, как старые ветки, и медленно скручивались, фаланга за фалангой, словно стальная стружка. Становилось трудно ходить, и скоро он мог только ползать. Больше всего его страшило, что ни боли, ни еще каких-либо неприятных ощущений не было. Просто немного чесалось, и все.
Есть тоже не хотелось, поэтому и в туалет ходить не было особой надобности. Сегодня утром он всерьез подумал о самоубийстве. Только как это сделать? Ему даже собственные руки не подчиняются, о каком суициде может идти речь?! Правда, он слышал, что японские разведчики, попавшие во время войны в плен, как-то исхитрялись сами себе откусывать язык и умирали от болевого шока. Или просто захлебывались кровью? Впрочем, какая разница…
Он смутно помнил, что к нему положили связанного Артура, потом он каким-то образом исчез. И сейчас ему снова стало так горько, что слезы безнадеги полились из его глаз, точнее, только одного. Второй куда-то исчез, и он не видел им.
«Анто-о-о-он…» – вдруг услышал он тихий мурлыкающий голос.
Антон встревоженно заворочался, почувствовав, что голос довольно знакомый.
«Кто это?» – хотел спросить он, но из горла вырвалось лишь бессвязное мычание. Как ни странно, он был услышан.
«Твоя мама. Я пришла за тобой, ведь ты этого хотел?»
«Да!!!» – закричал Антон, получилось что-то вроде «У-а-а-а!»
«Так иди ко мне. Я давно жду тебя», – позвал его голос. Он был нетерпелив, этот голос, но Антон все равно не сомневался, что он принадлежит его матери. Он неуклюже выбрался из спальника, стараясь не смотреть на свои ужасные руки, подобные обгоревшим веткам дерева. И только высунул голову из палатки, тут же получил сильнейший удар, после чего потерял сознание.
Поскольку связанный Артур был в палатке с Антоном, Тима с Дильсом легли в другой.
Собственно, сна не было. Была черная кома, в которую ныряешь с замирающим дыханием, и когда чувствуешь, что кислорода в легких не хватает, идешь на поверхность. Это называлось пробуждением. Пробуждением в Белом Саване. Но это неважно.
Тима «вынырнул» на поверхность от воплей. Кто кричал – непонятно, все слилось в невообразимую какофонию и напоминало хор обезумевших волков. Он выполз наружу. Картина следующая – стоит Дильс с ружьем в руках. В его плече нож, вогнанный почти по самую костяную рукоятку. В нескольких метрах от него на земле что-то извивается, и только чуть позже Тима понял, что это Тух-Тух. Он корчился на земле, катаясь из стороны в сторону, и рычал, как раненый лев. Дильс отстрелил ему руку по локоть.
– У меня остался последний патрон, – сказал Дильс.
Тима поймал его озабоченный взгляд и понял. Конечно, он не будет тратить его на Тух-Туха, тем более что тому и так недолго осталось. Тима убедился в этом, когда подошел к нему ближе.
– Ингри, – позвал он его тихо, и норвежец повернулся к нему раздутым, как у утопленника, лицом. Глаза заполнены чем-то студенистым. Грязный свитер задрался, и теперь он мог разглядеть, что с ним происходит. И сразу подумал про обугленное бревно. Черное, с глубокими трещинами. Его кожа была такой же – спекшейся, черной и твердой, как копыто или пятка неандертальца, потрескавшейся, и в эти трещины можно спокойно просунуть монету (например, золотую, с изображением профиля Хъяц’нигунни), а внутри что-то зловеще краснело. Мясо, наверное. Тух-Тух выглядел так, будто его крутили на огромном вертеле и забыли вовремя перевернуть, вот он и подгорел слегка. Тима чувствовал зловоние, идущее от его тела, – запах смерти и разложения. Из отстреленной культи даже не шла кровь. Наверное, в этом человеке ее просто не осталось.
– Ты умираешь? Давай я перережу тебе глотку, – предложил Тима. – Сделаю тебе одолжение.
Тух-Тух схватил его за локоть здоровой рукой, и он увидел, что на ней не было пальцев, только два отростка с когтями. Тима рванулся назад, и клешня повисла у него на локте. Тима сбросил эту гадость на землю, когти сжались и замерли. Ха! Его кисть оторвалась, как крылышко вареного цыпленка!
– Ты до сих пор не понял, Тух-Тух, с кем имеешь дело, – сказал Тима. – ЕЕ нужно любить, тогда и с тобой будет все в порядке. Только любить не как, скажем, апельсин или игру в футбол. Любить больше всех, даже больше себя. Даже больше бога, хоть ты в него и не веришь. Как ты говорил? Любовь – это ведьма? Постарайся полюбить эту ведьму. Хотя тебе уже поздно.
