– Злоупотребляет.
Она удивленно наморщила лоб.
– Не наркотой, а людским доверием, – пояснил я.
– Как будто ты этого не делаешь.
Я хотел улыбнуться, но в устах юной девушки эти слова казались констатацией факта. Чем-то вроде четкого рентгеновского снимка.
– Ты прикрываешься своими недостатками, – пояснила она. – И я тоже.
– А какие у тебя недостатки?
Она закивала в такт мелодии: пронзительный визг лазеров и что-то про ночную гулянку.
– Обожаю эту песню, – сказала она.
Я ждал.
– Я не очень нравлюсь окружающим. И ты тоже. – У нее стучали зубы, и она поглубже затянулась сигаретой. – В каком-то смысле это хорошо. Это значит, что мы можем втереться к ним в доверие.
– А к кому мы втираемся в доверие? К Зейну Карверу?
Она смотрела на струйку дыма.
– К нему все это не относится…
– Что?
– Кредитные займы, долги, работа.
– Значит, ты решила годик погулять, набраться опыта, прежде чем поступать в университет?
– А что такого?
– А вдруг ты не вынесешь из этого никакой пользы?
– Никакого будущего, – протянула она, совсем как Джонни Роттен
[15].
Мы оба рассмеялись.
– Ты прав. Наверное, лучше скитаться по культурной глуши в обществе дебильных сверстников.
Я чокнулся с ней.
– Ну да, торговать наркотой интереснее.
– А знаешь, ты ничего. Обычно мне советуют вернуться домой.
– Кто советует?
– Зейн, Кэт, Зажим. Да все.
– А где твой дом, Иззи?
– Не важно…
– Как ты вообще тут оказалась?
Она посмотрела на меня.
– Ты сюда не вписываешься, – продолжал я.
– Почему?
– Сразу видно, что ты из богатой семьи.
– Да пошел ты, – сказала она. – Сразу видно, что ты из бедной.
– Поэтому я здесь.
Она помолчала, дымя сигаретой.
– Дома подруги-анорексички. Парни, которые мечтают коснуться моей руки и посвящают мне дурацкие поэмы…
– Изабель легко рифмуется.
– Ага, – согласилась она.
– Они повзрослеют. Изменятся.
– А что, с возрастом люди меняются?
Я не ответил.
Она стряхнула пепел на стол, опалив мне руку, и продолжила:
– Вот вы с Зейном поговорили. И что, он злоупотребил твоим доверием?
– Нет, до этого не дошло.
– Чего он хотел?
– Совета.
– Какого?
– Он решил перекрасить дом. Спрашивал, подойдет ли светло-зеленый к его томным глазам.
– Ты только что говорил про доверие…
– Да, давай о чем-нибудь другом поболтаем.
– Нет уж, – сказала она. – Выкладывай, чьим доверием он злоупотребляет.
Я молча глядел на нее, пока она не прочла ответ в моих глазах.
– Да пошел ты, – с нажимом повторила она и затушила сигарету о стол; на окурке остались следы оранжевой помады. – Я сама решаю, как мне поступать. – Она затянула шарф потуже, и я тут же вспомнил о шраме на шее.
Отвернувшись, я окинул взглядом зал. Бармен уставился на меня. Суд его оправдал. Улики пропали. Он дал Изабель вино с наркотиком. Сегодня ему придется иметь дело со мной.
Я помахал ему.
Изабель взяла стакан Кэтрин, глотнула водки и, не моргая, смотрела на меня, пока не выпила около трети.
– Хватит. – Я потянулся через стол за бокалом.
В шумном баре, среди тысячи посетителей, мы вдвоем сидели в оглушительном молчании.
– Надо же, – вздохнула Изабель. – Мы прямо как настоящая парочка.
Занавес. Грустный конец веселого представления. Вспыхнули лампы, озарив лица посетителей безжалостным светом. Парни и девушки, такие бодрые и энергичные в сумрачной прохладе, теперь выглядели уныло и жалко. Смолкла музыка, подпиравшая своды, и оживление рассеялось. Бар словно бы опустел. Бармен бродил между столами, собирал грязную посуду и постепенно приближался к нам, не сводя с меня запавших глаз на помертвелом, напряженном лице.
– Закрываемся. – Он с грохотом опустил на наш столик пластмассовую корзину с недопитыми бокалами.
Изабель разглядывала себя в зеркальце. У нее шла кровь носом.
– Подожди меня, – велел бармен.
Она покраснела, посмотрела на него и едва заметно кивнула.
– Лучше я ее домой провожу, – сказал я.
– С чего бы это?
– Никогда не знаешь, на кого наткнешься.
– Он к тебе пристает? – спросил бармен.
Изабель посмотрела на меня долгим усталым взглядом. По глазам было заметно, что она приходит в себя, но ее поведение оставалось неестественным. Она боялась бармена.
– Да, – тихо сказала она. – Пристает.
Бармен вытер нос, набычился. Потом с ухмылкой приподнял корзину за край и одним движением опрокинул. Меня осыпало битым стеклом, окатило потоками недопитого пива и прочих помоев. Откуда-то хлынула кровь. Мерзкое жидкое месиво потекло по ногам. Изабель съежилась на стуле. Вокруг заахали. Все разговоры разом смолкли. Какие-то парни загоготали. Посетители, уныло бредущие к выходу, оборачивались на нас.
– Извиняюсь, – все с той же ухмылкой заявил бармен.
Он достал носовой платок из кармана рубашки, наклонился, якобы промокнуть мне лицо, и с силой двинул плечом мне в грудь. Бейджик с именем больно вдавился в ключицу.
Я собрался с силами и встал, опрокинув стул. Стеклянная крошка покалывала кожу щек.
– Нил! – Барменша подошла сзади, примирительно коснулась руки Смитсона.
Я качнулся вперед, но он меня оттолкнул. Зеваки у выхода с интересом наблюдали за нашими разборками. Некоторые смеялись и подбадривали нас. Под любопытными взглядами я чувствовал себя ужасно. Как последний забулдыга.
– Прости, – сказал я Изабель и, споткнувшись о стул, побрел в туалет.
– Подожди на улице, – бросил ей бармен.
Весь окровавленный, в мокрых штанах, я ввалился в туалет. От меня разило спиртным. Два каких-то типа обменялись понимающими взглядами и поспешно вышли. Я думал об Изабель, вспоминал ее жалобный голос, улыбку Смитсона у здания суда. В зеркале мелькнуло мое отражение – красная рожа, дрожащее тело…
