А потом они исчезли, и мама с бабушкой подняли чистые кости – все, что осталось от невезучей Ленки, и зашвырнули их далеко в болото, стараясь, чтобы они не попали на мшистый покров. Трясина даже не чавкнула, молча приняла жертву. Дела ей не было до маленькой чумазой Софьи, которая не хотела ничего этого знать и видеть. Которая хотела домой. Не в деревню домой, а в город, подальше отсюда, и больше никогда не приезжать в Вериярви.
Мама так и не подошла к ней. Подошла бабушка. Как обычно. Седая и сгорбленная, она погладила макушку Софьи шершавой рукой, вымученно улыбнулась.
– Это была плохая девочка, Софа. Не стоит о ней грустить. Не будешь?
– Не буду, бабуль… – Маленькая Софа громко всхлипнула, но глаз не открыла. – Не буду… честно!
Слезы пытались пробить дорожки в подсохшей болотной грязи, но, обессилев, растворялись в ней. Внезапно стало понятно, для чего они с мамой, бабушкой и… и… и плохой девочкой тащили сюда пластиковые канистры с колодезной водой. От этого Софа разрыдалась еще горше…
…что человек тоже должен быть частью пищевой цепочки, становясь едой для самых маленьких и слабых. Ради равновесия. Что и Софья, и ее мама, и ее бабушка совсем не такие смелые, как Параскева, и, в конце концов, если не они, так кто-нибудь другой. Всегда находится кто-нибудь другой… Потерявшая Веню, Хайдуллина наверняка бы точно так же, безропотно, пошла в лес.
Софья отвела перед подругой толстую еловую ветвь. Прежде чем нырнуть следом за уходящей Диной, Софья обернулась и, глядя сквозь мертвое Вериярви, прошептала:
– Это были плохие друзья и плохой отец. Я не буду грустить по ним, бабушка.
Неосознанно она погладила рукой живот, пока еще плоский, пытаясь нащупать ту крохотную искорку, что оставил в ней несчастный умалишенный Кокорин. Она без всяких УЗИ знала, родится девочка. И без гадалок предвидела – эту девочку жестоко изнасилуют, чтобы ровно в срок появилась следующая Койву, с такой же незавидной судьбой. Лишь дитя из семени чудовища, недолюбленное и недоласканное, сможет не только хранить старую страшную тайну, но и передать ее дальше.
– Я не допущу такой ошибки, – серьезно, почти торжественно, сказала Софья, обращаясь к своему животу. – Буду любить и беречь тебя и найду тебе настоящего отца. И я увезу тебя далеко-далеко отсюда. В другую страну. На другой континент. На другую планету, если понадобится. И я ни за что не назову тебя Софьей.
Шагнув в прохладную темень леса, Софья легко выпустила ветку, и та вернулась на место, как притянутая доводчиком дверь. Дина еще не успела отойти далеко, но забирала к северу, уходя с тропки. Бросившись следом, Софья постаралась выбросить из головы все мысли, не думать ни о чем, кроме неприятной задачи, которую необходимо выполнить, если хочешь жить. И все же в голове то и дело вспыхивало паническое:
В другую страну… на другой континент… другую планету…
Это не поможет…
Это не поможет…
Это не…
Сученыш
Осенний ноябрьский лес походил на неопытного диверсанта, неумело кутающегося в рваный маскхалат цвета сырого промозглого тумана. Сердитая щетина нахохлившихся елок рвала маскировочную накидку в клочья. Высоченные сосны беззастенчиво выпирали в самых неожиданных местах. И только скрюченные артритом березки да обтрепанные ветром бороды кустов старательно натягивали на себя серую дымчатую кисею.
Еще вчера, на радость горожанам, уставшим от мелкой мороси, поливающей мостовые не слишком обильно, но исправно и часто, выпал первый снег. А уже сегодня, отравленный выхлопами заводов, одуревший от паров бензина, он растаял, превратившись в липкую и грязную «мочмалу». Но это в городе. А лес по-прежнему приятно хрустел под ногами схваченной первыми настоящими морозами травой, предательски поблескивал снегом.
Из всех времен года Серебров ценил именно переходные периоды. Кто-то любит лето – за жару и буйную, неукротимо растущую зелень. Кто-то зиму – за снег, за чистую белизну, за Новый год, в конце концов. Поэты воспевают осеннюю тоску и «пышное природы увяданье». А Серебров больше всего любил находиться на стыке. Очень уж нравились ему смешанные в одной палитре осенние рыжие, желтые, красные краски – присыпанные снегом, схваченные морозцем, до конца не облетевшие листья. Недозима.
Сосед Кузьма Федорович, в прошлом отличный охотник, ныне, в силу преклонного возраста, полностью пересевший на рыбалку, частенько ворчал на Сереброва:
– Вечно ты, Михалстепаныч, не в сезон лезешь. То ли дело по «пухляку» дичь скрадывать, так нет же! Выползешь, когда под ногами даже трава хрустит… Как ты вообще с добычей возвращаешься – ума не приложу?!
Прав, кругом прав был пенсионер. Захваченный первыми заморозками лес словно спешит извиниться перед мерзнущим зверьем, загодя извещая о каждом передвижении опасных пришельцев с ружьями. В такое время, как ни старайся перемещаться осторожно, под ногами обязательно громко хрустнет если не сбитая ветром ветка, так смерзшаяся в ледяную корку листва.
Впрочем, Михаил Степанович не особо-то и таился. Былинный богатырь, широкоплечий и рослый, он мерно вышагивал по еле заметной звериной тропке, практически не глядя под ноги. Под тяжелой поступью обутых в подкатанные болотники ног, треща, разбегались изломанной сеткой маленькие лужицы, крошилась в труху ломкая заиндевевшая трава, лопались тонкие ветки. Перепуганное шумом, с дороги исполина торопилось убраться все окрестное зверье, и даже вездесущая пернатая мелочь, стайками срываясь с верхушек деревьев, стремительно улетала прочь, на писклявых птичьих языках кроя двуногое чудовище по матери. Серебров их не слышал, равно как не слышал он, какую сумятицу вносят в застывший мир замерзшего леса его тяжелые шаги.
Узнай кто из коллег, как Михаил Степанович ходит на охоту, подняли бы на смех, а то и вовсе сочли бы ненормальным. Нет, со снаряжением у Сереброва был полный порядок. Толстые зимние портянки плотно укутывали спрятанные в сапоги ноги. На спине висел вместительный, видавший виды рюкзачище на девяносто литров, купленный около десяти лет назад и все еще верой и правдой служащий своему хозяину. Охотничий костюм – полукомбинезон, дополненный теплой курткой, – легко выдерживал температуру до минус двадцати градусов, так что при нынешних минус восьми Михаилу Степановичу было вполне комфортно. И даже камуфляжная расцветка с поэтичным названием «Зимний кедр» была подобрана как раз по сезону.
Вот только оружия у охотника не было. Нет, конечно, болтался на поясе скрытый полами куртки и плотными кожаными ножнами тяжелый нож с широким лезвием да в одном из боковых карманов рюкзака валялась давно забытая швейцарская «раскладушка». Но ни ружья, ни патронов Серебров с собой не брал уже два года. Зато брал вещь абсолютно ненужную и даже, по мнению подавляющего большинства охотников, вредную. Ну кто, скажите на милость, идя в лес бить зверя, берет с собой плеер? А между тем тонкие проводки наушников привычно выползали из-под ворота зимней куртки и, извиваясь черными змеями, терялись в густой бороде Михаила Степановича.
