– Нелегко нам придется, – сказал тот немного погодя.
Мавр, помолчав, ответил:
– Знаю, Сиди. И эмир Мутаман знает.
– Он так настаивал на этом сражении…
– Да. Считает, что тут затронута его честь.
Руй Диас рассмеялся негромко и совсем невесело:
– Иногда, если Бог хочет пошутить, Он наказывает тебя исполнением твоих желаний.
Аль-Хатиб кивнул:
– Ну, да будет воля Его. Он один всевидящ и всеведущ.
– Да.
– А от объятий судьбы никакой талисман не спасет.
Они еще посидели немного в молчании, оглядывая лагерь. Потом Якуб повернул голову к Диасу. На маслянистом свету факела оказались одна щека и блестящий глаз.
– Мне по сердцу пришлось то, что ты сказал там, в шатре, моему повелителю.
– А что я сказал?
– Мы сделаем все, что можно. И что нельзя – тоже сделаем.
– А-а, ну да.
Опять повисло молчание. Потом Руй Диас сказал безразлично:
– Что-то же надо было сказать.
– Понимаю.
Он припомнил, как это было: безмолвно ловящие каждое слово мавры и христиане, напряженная тишина, упрямый эмир и он сам – Руй Диас, дрогнувший под его напором и убежденный в том, что неизбежного не минуешь. Ни к чему не привели бы его доводы – что военное искусство требует не атаковать противника, если он занимает возвышенность, не наступать, если у него за спиной горы, не ввязываться в бой с его лучшими воинами, избегать его ловушек, не сражаться на солнцепеке, если вблизи нет питьевой воды. «Я желаю дать сражение, – твердил свое Мутаман. – И желаю, чтобы ты его выиграл, Лудрик. К моей чести и твоей славе».
Якуб, почти невидимый во мраке, все еще смотрел на него.
– Мы сделаем все, что можно. И что нельзя – тоже, – повторил он с задумчивым восхищением. – Умеешь ты разговаривать с сильными мира сего.
Руй Диас поднял голову к звездам – к этим холодным булавкам, вколотым в черный бархат ночи, безразличным ко всему, что происходит на земной глади.
– Зачастую, – ответил он, – намерение сделать лишь то, что можно, оборачивается поражением.
– Понимаю… – снова сказал мавр. – Хочешь сказать, что в подоплеке рассудительности кроется слабость?
– Все мы можем ошибаться, любезный Якуб. Господь ослепляет тех, кого хочет погубить.
– Тебе случалось ошибаться?
– И не раз.
– Это утешает… Нельзя доверять тому, кто ни разу не совершал ошибки. Когда он ошибется впервые, за его ошибку головой ответят другие.
Они медленно шли от шатра мимо спящих и тех, кто бодрствовал у костров. В этой части лагеря были только агаряне, и при виде Руя Диаса и Якуба многие вставали и бормотали «Ассалам алейкум». Те отвечали «Алейкум ассалам» и шли дальше, продолжая беседовать.
– Я знаю, Сиди, что ты будешь делать завтра, – поставишь всех нас в безвыходное положение, так, чтобы оставалось только одно. Если дрогну – умру, если отступлю – умру, если не одержу победу – умру.
– Так хочет Мутаман.
– Мне кажется, ты не веришь в победу.
– А ты?
Якуб сделал еще несколько шагов в молчании.
– Тот, кто не умеет умирать, не может жить войной, – вздохнул он. – А люди хорошего рода умеют спокойно идти в вечность.
Руй Диас согласился:
– Если воин идет умирать и готов принять это, он действует так, словно уже умер… Так, словно его жизнь ему уже не принадлежит. И сражается тогда во всю силу, не бросает товарищей и думает не о спасении, а о том, как бы причинить врагу наибольший ущерб.
– И потому ты пустил в нашем войске слухи о том, что Мундир и франкский граф поклялись пленных не брать. Так?
Они остановились и взглянули друг другу в глаза. Тень против тени. Невозможно было определить в темноте, улыбался ли Руй Диас или нет, но, наверно, улыбался. Миг спустя он, так и не ответив, пошел дальше.
– И тем самым лишил нас выбора, – добавил мавр, догнав его. – Мы делаем вид, что отрезаем Мундиру путь к отступлению, однако это нам будет некуда отступать.
– Ваш пророк сказал: «Выступайте в поход, легко ли это вам будет или обременительно».
– Да, конечно.
– Бог ничего не дает нам, даже нашего бытия. Все надо будет вернуть ему.
– Удивительный ты человек, Сиди.
В свете костра они увидели человек десять мавров, которые только что сменились и теперь за неимением воды – ее приберегали для завтрашнего тяжелого дня – очищали руки и лицо песчаной землей, готовясь к пятой молитве.
– Решения, – сказал Руй Диас, словно размышляя вслух. – Принимать решения и находить подходящее время.
– Именно так. В этом заключено все.
Они оставили позади молящихся, хором возглашавших, что нет бога, кроме Бога. Холодало, и Руй Диас плотнее закутался в плащ.
– Военачальник должен принимать решения одно за другим, и в этих занятиях проходит его жизнь. Он занят принятием решений и их ближайшими последствиями.
– Истина глаголет твоими устами, Сиди.
– Разумеется. Ибо люди – не мысли: потеряешь – не вернешь.
– Я тоже так считаю. И потому никогда не завидовал ни мудрецам, ни художникам, ни философам. И даже власть имущим не завидовал. Мне нравится моя жизнь. Как и тебе.
– Ассалам алейкум.
Приветствие долетело от костра, где несколько человек оттачивали наконечники стрел, которые потом укладывали в колчаны. Другие насаливали тетиву луков и арбалетов. Это были воины легкой конницы – им наутро предстояло тревожить стремительными наскоками ряды неприятеля. Поблизости паслись их кони.
– Алейкум ассалам.
Мавры почтительно поднялись. Раис поговорил с ними на своем наречии, причем сыпал словами так скоро, словно хотел, чтобы Руй Диас не уловил, о чем идет речь. И вероятно, отпустил какую-то шутку, потому что конники рассмеялись.
– Скажи им что-нибудь, Сиди… Они узнали тебя, а кое-кто понимает по-кастильски. Скажи – им будет приятно.
Руй Диас оглядел их – молодых, крепких, смуглых, с курчавыми бородами. Хищные звери приграничья… волки. Размотанные тюрбаны висели у них на шее, и видны были волосы, собранные в узел или заплетенные в косичку. По его же собственному приказу почти все носили на правом плече черную широкую ленту, чтобы в пылу боя различать своих и чужих.
– Нет на свете ничего, что укрылось бы от глаз Всевышнего, – сказал он, показывая на усыпанное звездами небо. – Помните, что Он и завтра будет следить за вами. – И с этими словами показал на Якуба, потом ткнул себя в грудь и поднял руку к глазам. – И мы с ним тоже.
