Ночи напролет Андре перезаписывал озвучку, по его же словам, его действия можно было сравнить с действием проявителя на фотобумагу.
Пьеру удалось убедить своего друга, который был главным на RCA
[52] Music, и тот дал денег на запись музыки к фильму. Эрик мог приступать к работе, и я как будто начал видеть свет в конце туннеля.
Эрик сочинял, а потом играл почти на всех инструментах подряд. Было очевидно, кто оказал на него влияние. Бас звучал как у Жако Пасториуса, а клавишные – как у Херби Хэнкока. И только саксофоном Эрик Серра владел неважно. Чтобы играть на саксофоне, он позвал молодого музыканта, непозволительно талантливого.
Шеф RCA время от времени заходил послушать. Он был вполне удовлетворен и поздравил Эрика, а после дал ему два-три совета. Он явно знал свое ремесло, и нам было приятно иметь дело с профессионалом. Ничего общего с нашим знакомцем из Бордо.
Как-то шеф RCA подвозил наc c Пьером на машине. Подъезжая к церкви Святой Магдалины, мы увидели огромную афишу нового спектакля Шанталь Гойя.
– Мы продюсируем ее и продвигаем, и это хит! – сказал он с улыбкой.
C высоты своих двадцати лет я тут же возмутился. Как мог он, меломан, фанат фри-джаза, знающий наизусть произведения современных музыкантов от Майлза Дэвиса до «Weather Report», опуститься до того, чтобы работать c этой дешевой певичкой?
Он посмотрел на меня с добродушной улыбкой и ответил:
– Знаешь, Люк, именно благодаря Шанталь Гойя я смог вложить деньги в твой фильм.
Его фраза прозвучала в моей голове как удар молотка.
Мне только что преподали урок. Я отреагировал на его слова как столичный засранец, которому непереносимо все то, что не вертится вокруг его пупка. Негатив ничего не создает, зато позитив – это дверь, открывающая путь к возможному.
Быть позитивным – значит открывать пути, перспективы. Это не дает никаких гарантий качества или целесообразности, но расширяет поле действия, в то время как негатив напрочь закрывает перспективу.
Все великие художники, с которыми я встречался впоследствии, имели такую позицию, такую открытость. Среди них были Карл Лагерфельд, Мебиус, Жан-Поль Готье, Хенри Хэнкок.
Одним словом, я понял, что в успехе одного человека заключена надежда для всех остальных. С того дня я очень уважаю Шанталь Гойя и благодарю ее за то, что смог закончить работу над моим фильмом.
Впрочем, работа не была еще завершена, поскольку нам оставалось сделать миксаж. Это заключительная и самая дорогостоящая стадия. SIS
[53], компания по озвучке фильмов, расположена в Ла Гаренн-Коломб. Именно там Андре Ноден сделал шумовое оформление к нашему фильму. Босс у них был довольно симпатичный, но он объяснил мне, что не выживет, если будет делать свою работу бесплатно. Однако решение все-таки, кажется, имелось. Они готовились тестировать новое оборудование, с новым пультом. Понятно, что никто не хотел выступать в роли подопытного кролика и предоставить свой фильм для такой авантюры. Босс предложил мне микшировать фильм в новом формате, только это можно было делать по ночам, после закрытия. Я тут же согласился, и мы начали микширование в тот же вечер в 22 часа, на пульте, установленном на подставках. Техника выходила из строя каждые пять минут, и нам иногда приходилось ожидать часы, прежде чем можно было снова приниматься за работу. Не страшно. Мы установили в зрительном зале стол для пинг-понга и коротали время за игрой.
Через несколько дней первая бобина была готова, звук получился классный, и это сделало наш фильм еще лучше. Мы уже почти гордились собой.
Через несколько недель «Последняя битва» станет первым фильмом во Франции, озвученным в новом формате, который получил название «Долби Стерео»
[54].
1983
К тому времени нам удалось попасть в список фильмов, отобранных для кинофестиваля научно-фантастических фильмов в Авориазе, на этот раз в категории полнометражных художественных фильмов. Через год после презентации моей короткометражки мы снова отправились на этот горнолыжный курорт.
Поскольку в лаборатории еще шла работа над копией, мы попросили разрешения показать фильм ближе к концу, и нас поставили в программу на последний день.
Я выехал на фестиваль пораньше, так как нам нужно было найти дистрибьютора, чтобы продать фильм за границу. Это можно было сделать только при личной встрече, не на бумаге. В самом деле, кому захочется купить французский научно-фантастический фильм, черно-белый, снятый молодым, никому не известным режиссером с бывшим комиком в главной роли. Покупатели явно не встали бы в очередь. Киностудия «Гомон» как будто проявила интерес, но, как я ни старался повстречать Мари-Кристин де Монбриаль, ее нигде не было видно.
Показ фильма должен был состояться через неделю, значит, у нас была неделя, чтобы дать о себе знать. Неделя, чтобы избежать провала. Неделя, прежде чем я отправлюсь продавать чипсы в «Призюник».
Никто не ждал нашего фильма, и мы с трудом попали в фестивальный каталог. Дать о себе знать было необходимо. Я стучался в двери всех СМИ, всех радиостанций, и меня отовсюду выпроваживали.
– Это решает Париж, мы ничего не можем поделать, – невозмутимо отвечали мне.
Напрасно я спорил, объяснял, что они обязаны рассказывать обо всех фильмах, участвующих в конкурсе, никто даже не пошевелился.
Я был страшно разочарован. Никакого любопытства. Все они ради привычного комфорта готовы перекрыть доступ кислорода всем тем, кто делает нечто непривычное; так растение-паразит высасывает соки у растений, вокруг которых вьется.
Кино держится на нескольких мечтателях, которые завораживают своими мечтами сентиментальную толпу и обеспечивают прибыли кучке буржуев без амбиций.
За всю неделю я не дал ни одного интервью. За всю неделю я не встретил ни одного дистрибьютора. Я столкнулся наконец с Мари-Кристин Монбриаль посреди снежных сугробов. Она объяснила мне, что «Гомон» завален предложениями и что они посмотрят мой фильм в Париже. Я получил пинок «лунным» сапогом, сопровождаемый милой улыбкой.
Между тем копия фильма все еще не была готова, и я беспокоился, так как синоптики обещали снежную бурю, из-за которой могла быть перекрыта дорога, что вела к горнолыжной станции. Четверг я провел, изучая город, заваленный тоннами снега. Мои кроссовки растрескались от мороза, а дистрибьюторы залегли в своих люксах, и у меня по-прежнему не было никаких перспектив дать интервью. Я уже начал отчаиваться. Мне стало казаться, что я одолел все горные вершины, но общество отгородилось от меня другой, невидимой и предательской стеной, которой мне никогда не одолеть. Я уже попытался войти в дверь, влезть в окно и проникнуть через дымоход. Но у меня ничего не вышло. Мне оставалось только протиснуться, пробив эту стену.
