«Ты, придурок, — собирался сказать Чинарский, увидев Коршунова, — ну-ка быстро развяжи нас». Но рот оказался заклеен какой-то гадостью. Поэтому он смог только помычать, как недоеная корова.
Коршунов улыбнулся. На линзах его очков блеснул солнечный зайчик. В его улыбке не было ничего человеческого. Он смотрел на двух привязанных к стульям людей, как на манекены, выставленные в витрине бутика. Явно любовался проделанной работой.
«Как же я мог так лопухнуться?» — подумал Чинарский, дернувшись на стуле.
— Скоро я вернусь. — Коршунов снова растянул губы в улыбке. — Вам придется подождать до вечера. Вы первыми увидите фотографии моего десерта. Сможете его по достоинству оценить. Это будет замечательный торт. Из трех коржей, с фисташковой посыпкой и цитрусово-портулаковым кремом. Жаль, — бесцветным голосом добавил он, погасив улыбку, — потом придется вас убить. Это совсем не больно. Я закопаю вас здесь неподалеку. Ночью, чтобы никто не видел.
Отвернувшись, словно Антонова и Чинарского больше не существовало, он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.
* * *
«Ну что, мудак, вляпался?» — Чинарский вперил в Антонова выразительный взгляд.
Художник сидел, обмотанный веревками, как гусеница в коконе. Он даже не мог пожать как следует плечами.
«Ну и сдохнешь здесь, в Новопрудном, как последнее дерьмо», — зыркнул Чинарский глазами.
Ему вдруг надоело ругаться, тем более что никто его не слышал. Нужно было подумать, как отсюда выбраться. А сделать это нужно было как можно скорее. Кулинар собирается готовить новое блюдо. Понятно из чего, вернее, из кого. Если они успеют, то могут ему помешать.
Наклонив голову к груди, Чинарский напряг запястья, крепко стянутые за спинкой стула, но шнур не поддавался.
Антонов с интересом и надеждой в глазах наблюдал за ним.
«Чего глядишь, тоже попробуй», — промычал Чинарский через пластырь, но Антонов только наморщил лоб. Он ничегошеньки не понял.
«Мудак ты, мудак», — промычал Чинарский, делая глубокий вдох-выдох. Как он был зол на него! И на себя тоже. Не хрена было посылать алкаша следить за маньяком. «Сам виноват», — начал корить себя Чинарский.
Прошло около часа. Предприняв еще несколько бесплодных попыток освободиться, Чинарский решил действовать не руками и ногами, которые были крепко примотаны к стулу, а головой. Не в буквальном смысле, естественно. Хотя почему бы и не в буквальном?
Восстановив дыхание, он принялся обследовать взглядом комнату. Собственно, особенно обследовать было нечего. Напротив двери — окно, перед которым стоял тяжелый старинный стол, полено на полу, от удара которым сильно ломило в затылке, зеркало по левую руку — вот, пожалуй, и все. Да еще два придурка, примотанных к стульям.
Он посмотрел на художника. У того было лицо приговоренного к смерти. В общем-то, так оно и есть. Чинарский не сомневался, что кулинар выполнит свое обещание, когда вернется. Но перед этим он убьет еще кого-нибудь. «Господи, он сказал „три коржа“, — вспомнил Чинарский, — три!» Посмотрев в окно, он увидел, что солнце перевалило за полдень.
Окно. Если добраться до него, можно попробовать разбить его головой. Возможно, услышат соседи.
Он попробовал подскочить на стуле, чтобы сдвинуть его с места. Стал помогать себе ступнями ног, упиравшимися в пол. Ему удалось сдвинуться на пару сантиметров. Это его окрылило. Если дальше так пойдет, часа через два он допрыгает до стола. Как зайчик. Прыг-скок, прыг-скок. Только бы не свалиться вместе со стулом: подняться не будет никакой возможности.
Глава XXX
Она хотела крикнуть, ибо страх душил ее, но голос застревал в какой-то клейкой вате.
Нелли подняла голову. Из тумана проступило светлое пятно.
Она шире открыла глаза, преодолевая сновиденческую тяжесть век. Пятно приобрело очертания лица Александра. Он стоял перед ней в белом фартуке, в белом чепце и по-идиотски улыбался, склонив голову набок, заглядывая ей в лицо.
Потекшая тушь обожгла слизистую глаза, вызвала слезоотделение. В руке у Александра появился тампон. Когда он провел им по лицу Нелли, смывая макияж и слезы, она дернулась, но тут же осела. Ее связанные за спинкой стула руки налились свинцом. С заклеенным ртом, парализованная ужасом, непониманием, отчаянием, сидела она перед ним в декольтированном серебристом платье. Ее била нервная дрожь, а он был спокоен и терпелив.
— Это только начало, Нелли, — медоточивым голосом произнес Александр. — Ты даже не догадываешься, что за сюрприз я вам приготовил!
— У-у-о, — слышалось из-под пластыря.
— Лучше помолчи, ты не даешь мне сосредоточиться. Скоро придут гости, а я еще должен приготовить крем.
Он оставил девушку в спальне и вернулся на кухню. В сотейнике закипала смесь из сливок, меда, огурца и портулака. Цитрусовый крем остывал в холодильнике, клюквенный — тоже.
Он едва не проморгал момент готовности, потому что раздался веселый дверной звонок.
Александр на всякий случай снял сотейник с огня, схватил тампон и метнулся к пузырьку с эфиром. Намочив тампон, вальсирующим шагом отправился в прихожую. Он мурлыкал себе под нос, демонстрируя прекрасное расположение духа. Щелкнул замком, пряча за спиной тампон.
— О-о-о! — воскликнул он, впуская в прихожую облаченную в голубоватый плащ даму, обдавшую его французскими духами.
— Приятно видеть тебя такого, — иронично усмехнулась Света, имея в виду его кухонное облачение.
Духи помешали ей почувствовать запах эфира. Она уже сняла свой немного нелепый плащ, когда находящийся сзади нее Александр закрыл ей пол-лица тампоном. Мастерски проделав захват, он крепко зажал ей рукой горло.
Света пару раз трепыхнулась и замерла, повиснув в руках Александра матерчатой куклой.
Он дотащил ее, сразу потяжелевшую и словно одряхлевшую, до гостиной и, тщательно связав ей руки, прикрутил к спинке стула. Потом транспортировал стул вместе с жертвой поближе к Нелли. Та полными ужаса глазами уставилась на связанную Свету.
— А что я тебе говорил, — не скрывая восторга, улыбнулся Александр. — Все еще только начинается. Моя сестренка, как всегда, задерживается… Я всегда терпеть не мог ее манерничания. Сроду она разыгрывала из себя статс-даму. Полагала, что так круче. Она ведь у нас иностранка!
Он выпятил губы, а потом с сатанинским размахом рассмеялся. Принеся пластырь, он заклеил рот Трофимовой.
— Как вырядилась! — смеялся он, кивая на нее. — Наверное, считает, что черное — гвоздь сезона. В этом она ошибается. Светка никогда не отличалась вкусом. В детстве все девочки более-менее одеваются одинаково… Но я встречал ее уже в зрелую пору, когда хоть какие-то эстетические представления должны вроде сформироваться. Вечно она была жалкой, смешной девицей с длинным лицом и дряблыми щеками. Да-да, есть люди, которые стареют уже в детстве, и с этим ничего не поделаешь!
