— Все собираюсь к нему забежать, — улыбнулся Чинарский. — Спросить, не нужно ли икры. А номер квартиры забыл. Он же на третьем этаже живет?
— Да-а, — машинально подтвердила Мария Митрофановна.
В том, что Чинарский с первой же попытки угадал этаж, не было ничего удивительного. Это был даже не экспромт с его стороны, а результат работы ума. Прикинув, что у отца мальчика была домработница, Чинарский понял, что жили они небедно. Скорее всего, отец был какой-то шишкой. А значит, при получении квартиры мог выбирать этаж. Третий этаж — «еврейский», как его называли в советское время — доставался обычно людям, добившимся в жизни каких-то успехов. Так что про этаж он ляпнул не «от балды».
— Квартирку напомните, — как бы между прочим произнес Чинарский.
Но на этот раз вышла заминка. Тетка почему-то заупрямилась. Она остановилась посреди улицы и подозрительно посмотрела на Чинарского.
— Разве Саша вам не говорил? — склонив голову, спросила она.
— Говорил, конечно, — чертыхнулся про себя Чинарский. — Я даже был у него однажды.
— Он никого к себе не приглашает, — вперила в него внимательный взгляд женщина.
— Я знаю, — соврал Чинарский, — я забегал к нему на одну минуту.
Он подхватил сумки и вошел во двор, опередив Марию Митрофановну.
«Сталинистка хренова, — про себя выругал Чинарский тетку. — Подозрительная, как сто оперов».
Дойдя до подъезда, он остановился, делая вид, что не знает кода. Мария Митрофановна торопливо шла следом. Чинарский по ее виду почувствовал, что она в чем-то его подозревает. Поняв, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут, он поставил сумки на землю.
— Ну, мне пора, — растянул он губы в улыбке. — Всего хорошего. Пойду его поищу.
— Саше не до вас сейчас, он ждет сестру — она скоро должна приехать.
— А она как поживает? — глуповато улыбнулся Чинарский. — Саша почему-то избегал говорить про нее, но пару раз все же обмолвился. Что-то у них не ладилось, видно… — наугад сказал он.
— Просто девочка живет далеко отсюда…
Чинарский умолк, боясь сболтнуть лишнего.
— А теперь, значит, приезжает… — понимающе кивнул он.
— Да. А я вас уже видела, — сказала вдруг Мария Митрофановна.
— Правильно, — с фальшивым простодушием улыбнулся Чинарский, — я же говорил.
— Вы сидели сегодня вот здесь. — Сурово глядя на него, тетка ткнула пальцем в сторону лавки.
Чинарский снова мысленно ругнулся, но теперь уже в свой адрес. Эта домработница оказалась не такой простой, как он себе представлял. Но сейчас это уже не имело никакого значения. Он и так узнал кое-что. Немного, конечно, но достаточно для того, чтобы продолжить расследование.
— Это мое любимое место отдыха, — ляпнул Чинарский. — Привет Александру.
Он резко развернулся и вышел со двора.
* * *
Александр сполоснул под краном портулак. Он любил это растение. Более всего Александра восхищали его сочные, округлые, упругие листочки. Портулак был прекрасным компонентом для овощного салата. Но сейчас это растение интересовало Александра в плане изготовления крема. В дело шли только листья. Стебель — тускло-свекольного цвета — был несколько грубоват.
Для начала Александр очистил от кожуры и семечек два средних огурца, пропустил их через соковыжималку. В стоящий на огне сотейник влил полстакана сливок и две чайные ложки жидкого белого меда. Следом — огуречный сок. Добавил сахара, на кончике ножа — корицы. Когда смесь закипела, он убавил огонь и занялся портулаком. Александр три раза пропустил его листики через мясорубку. Потом добавил в кипящую смесь. Затем настала очередь фисташек. Он измельчил их в миксере и ссыпал на тарелку. Дав покипеть содержимому сотейника пять минут, выключил огонь и, достав венчик, принялся взбивать чуть растопленное сливочное масло. Остудив смесь, он всыпал туда измельченные фисташки, а потом выложил в сотейник сливочное масло. Принялся тщательно смешивать. Когда смесь приняла гомогенный вид — стала малахитово-сливочной и достаточно густой, — он приготовил из портулака треть стакана свежего сока. И влил в сотейник. Снова перемешал, взбил и поставил в холодильник.
Этот рецепт родился в голове Александра так, как у поэтов рождаются стихи, а у художников — цветовое решение какой-нибудь композиции. Александру явилось откровение. Оно осенило его зелеными веточками портулака, раскинуло над ним полог фисташковой пыли. Рецепт крема был разработан им, когда он лежал на диване, то есть умозрительным, а не экспериментальным методом. Вчера он приготовил крем в минимальном количестве — только для того, чтобы убедиться, что снизошедшая на него благодать имеет вполне отчетливое вкусовое качество. Хотя, смешивая в воображении разные элементы крема, он взвешивал на весах своего чувствительного языка и неба граммы и миллиграммы возможной гармонии. Александр мысленно брал огурец, сливки, мед, фисташки, портулак, воскрешал их чистый вкус, затем приступал к определению вкуса, рождаемого смесью одного продукта с другим, пока не соединил и не испробовал окончательно установившуюся гамму.
Прозрачная свежесть огурца уравновешивала пряную восковую клейкость меда, окисляла матовую белизну сливок, которым мед, в свою очередь, придавал карамельно-игривый привкус детства. Корица своей коньячной терпкостью и густотой могла бы сдвинуть это шаткое равновесие в сторону большей сладости. Если корица и придает сладкому кофе тонкую кислинку, то только потому, думал Александр, что кофе сам по себе горький. Его горечь уравновешивается сахаром. И не просто уравновешивается, но приобретает переливчатый, неоднозначный вкус. В случае же с кисло-сладким огурцом, медом и сливками корица, взятая чуть в большем объеме, чем нужно, могла бы привести к утрате одного из лучей, образующих гармонию спектра. Поэтому Александр добавил корицы на острие ножа.
Потом Александр мысленно пожевал портулак. Слабо-кислый вкус его был столь же деликатным, как и восходящая к освежающей нейтральности аура огурца. Они могли не просто идеально дополнить друг друга, но и посоревноваться. Смешиваясь, огурец и портулак не уничтожали друг друга, перетекая в некое травянисто-кислое единство, а дивно мелькали, то заслоняемые, то приоткрываемые друг другом. И тогда молочная кислинка портулака по-новому озвучивала бледно-зеленый вкус огурца, выводя на первый план его скрытую сладкую сердцевину.
Язык и небо Александра были полем, на котором складывались калейдоскопические узоры вкусовых сочетаний. Они с восторгом приветствовали податливо-жирное, скользкое тепло растаявшего масла. На гребне нежного вкуса то и дело возникали прохладные искорки. И пока масло принимало в свое мягкое чрево зеленые брызги огурца и портулака, эти искорки, противящиеся всепоглощающей медовой ванили, очерченные слабым контуром фисташек, зажигали на кончике языка тонкие свечи свернутой в клейкий кокон листвы. Звенели бубенчики корицы, и ананасово-зеленые волны масла, меда, огурца и портулака осыпались окисленной медной стружкой. Язык преследовал растворяемую в слюне гармонию, в которой все ярче сияла сливочная основа. И чтобы напомнить заключительным штрихом о присутствии портулака, Александр решил влить в сотейник немного сока. Пресыщенное вибрацией прежнего вкуса, небо получало короткий капризный шлепок свежего портулака.
