— А если он ей одежду поуродует? С кого спросят?
— Не поуродует, Пал Григорич, — убежденно произнес майор, — мы же за ней наблюдаем.
— Блядство какое-то, — буркнул начальник, — одевать ментов в вещдоки!
— Согласен, Пал Григорич, — поддакнул Дудуев.
— Ну а что еще?
— Усиленные наряды патрулируют центральную часть города.
— И что нам это даст? — задал резонный вопрос полковник. — Думаешь, маньяк будет бросаться на ваши наряды?
— А что еще делать-то?
— Ты, старший оперуполномоченный убойного отдела, спрашиваешь это у меня? — Полковник сдвинул кустистые брови. — Работать надо!
— Мы работаем, Пал Григорич.
— Значит, так, — подытожил полковник. — Даю тебе еще трое суток. Чтобы у меня были результаты, понял? Результаты, о которых можно доложить наверх. — Он сжал кулак и ткнул оттопыренным большим пальцем в потолок. — Чего молчишь?
— Так точно, товарищ полковник, понял.
* * *
Мария Митрофановна вздрогнула, услышав звонок. Она долго не могла вчера уснуть, задремала только под утро. Повернувшись на бок, она дотянулась до стоявшего на прикроватной тумбочке телефона и взяла трубку. В ней звучал отчетливый девичий голос, говоривший с легким акцентом:
— Доброе утро, это Катя.
— Да-а, — протянула Мария Митрофановна.
— Мария Митрофановна?
— Да, — односложно ответила Мария Митрофановна.
— Что с Сашей? — с тревожной ноткой спросила девушка.
— Катя-а-а! — смущенно и обрадованно воскликнула узнавшая девушку Мария Митрофановна. — Сколько лет!
— Как ваше здоровье?
— Ничего. — Мария Митрофановна вспомнила о так называемом договоре с Александром и еще больше смутилась.
— А что с Сашей? Мы получили вашу телеграмму…
— У него… — Мария Митрофановна мучительно вспоминала, о каком заболевании говорил ей Александр. — …Что-то с поджелудочной железой.
— Это серьезно?
— Говорят, да, — растерянно ответила Мария Митрофановна.
— А в какой он больнице? — допытывалась Катя.
Марию Митрофановну сковал страх разоблачения. Ведь Катя могла позвонить в больницу, и тогда… У нее на лбу выступил холодный пот, отнялись руки и ноги.
— Э-э-э, — тянула она время, — он не встает, — продолжала она мучительно лгать, — лежит… в реанимации…
— Что-о-о?! — испугалась Катя.
— Обострение, — сконфуженно пояснила Мария Митрофановна, мысленно крестясь и прося господа помиловать ее. — Вы приедете?
— Я — да, а мама — не знаю, — чистосердечно ответила Катя. — Ее могут не отпустить на работе.
— Ясно, — кивнула с обмирающим сердцем Мария Митрофановна.
— Но я смогу приехать только послезавтра… — вздохнула Катя. — Мне нужно отпроситься из колледжа.
— Ага, — едва не теряя сознание от стыда, промямлила Мария Митрофановна. — А как твои успехи? — выдавила она все же из себя.
— О’кей, учусь в колледже.
— Ну так… если он очнется, мне ему сказать, что ты приезжаешь?
— Да, — решительно сказала Катя. — До скорого!
Мария Митрофановна повесила трубку и медленно села на постели. Груз лжи давил на нее с удвоенной силой. Она не то чтобы проклинала Александра, но страшно ругала его про себя. Встряхивая неприбранной головой, она целых полчаса просидела на кровати, будучи не в состоянии сдвинуться с места. С Александра она перекинулась на себя, клеймя свою чрезмерную доброту. Мария Митрофановна не могла себе простить, что так легко поддалась на его уговоры. Конечно, думала она, Александр хочет помириться с сестрой, увидеть мать, но можно ведь было найти какой-нибудь другой способ!
Она позвонила Александру на работу и сообщила новость. В это утро все вываливалось у нее из рук. Омлет подгорел, чай пролился, а выходя из дому, она только в последний момент вспомнила, что не выключила газ.
Глава XXIV
Только еще начало рассветать, когда Чинарский вышел из дома. Он знал, что женщины, подобные Марии Митрофановне, порой выходят за продуктами раньше, чем взойдет солнце. Поэтому заставил себя подняться ни свет ни заря, одеться и выйти на улицу. Слава богу, не нужно было ехать на общественном транспорте, чего Чинарский не любил больше всего на свете. Он не торопясь добрел до дома Марии Митрофановны и устроился на той же самой лавке, на которой сидел прошлый раз. Когда общался с Мишкой.
Круглое ярко-лимонное солнце задевало верхушки деревьев, и его прямые лучи падали на середину двора. Булочная уже работала, и Чинарский прихватил бутылку «Балтики» и пачку «Орбита». Не спеша потягивая пиво, он курил сигарету за сигаретой, ожидая, пока появится Мария Митрофановна. Как он будет действовать, когда увидит ее, он еще не знал.
Чинарский сидел, закинув ногу на ногу, дымил сигаретой и думал о своем клиенте. Так он его называл по старой привычке. Нет, клиентом была не Мария Митрофановна, а, естественно, Александр. Очкарик. Были еще Александр Антонов и дядя Саня, с которым он уже успел сегодня пообщаться. Тот стоял возле своего подъезда и чего-то ждал. Понятно чего. Увидев Чинарского, он двинулся ему навстречу с блаженной улыбкой. Чинарский знал, что она скрывает негасимую жажду денег на опохмелку.
— Иваныч, привет, — раскинул руки дядя Саня.
— Привет, привет, — торопливо ответил Чинарский, показывая, что ему некогда.
— Как всегда, все нормально? — спросил дядя Саня.
— Отлично, Санек, — опустил его руки Чинарский. — У меня дела.
— У меня тоже, — не обиделся дядя Саня. Он пристроился сбоку. — Понимаешь, вчера нарисовал картину (дядя Саня был непризнанным мастером кисти, карандаша и фломастера), так не взяли. Нужно две сотни, чтобы ее в паспарту заделать. Без рамки никак не пойдет.
— Я тебе говорил: переходи на краски, Саня, — назидательно сказал Чинарский. — Ты меня не слушаешь.
— Это слишком дорого, — возразил Саня, едва поспевая за быстро идущим Чинарским. — Фломастеры — это самое то. Ярко получается. Представляешь, нарисовал голую девицу, совсем голую, а в руках — по пистолету. Настоящие «кольты». А не берут, сволочи, рамку им подавай. Говорят, без рамки виду нет. Может, подсобишь? Я тебе завтра отдам.
— Не получится, Санек, — покачал головой Чинарский, прикинув в уме наличность.
— Дай хоть пятерку, — продолжал канючить дядя Саня.
— Держи. — Порывшись в кармане, Чинарский выудил монетку.
Теперь, сидя на скамейке и потягивая пиво, он подумал, что, может, нужно было дать ему денег. Решив, что тот все равно бы их пропил, Чинарский немного успокоился.
