Чинарский ограничился единственной фразой, сказав, что он непосредственно занимается расследованием убийства Кулагиной. Антонов пьяно кивнул и поспешил присоединиться к своему деловому приятелю.
Чинарский надел на себя все самое чистое и передовое из одежды, что имел в своем распоряжении. Антонов с веселым недоумением отслеживал эти «жениховские» сборы. Чинарскому мало было приличного пиджака и свежей рубашки, он вытащил из объемистой тумбочки видавший виды немодный галстук и принялся его завязывать. У него плохо это получалось, и Антонов предложил помощь. Чинарский обрадованно согласился, и вскоре его шею украсила сине-коричневая «удавка». Посмотревшись в зеркало, Чинарский скривил физиономию.
— Отвык я от этого маскарада, — небрежно бросил он и отправился на «задание».
Они пешком дошли до дома Марии Митрофановны.
— И чего мы здесь забыли? — икнул Антонов.
Чинарский обдал его уничтожающе-холодным взглядом: мол, я же предупреждал! Антонов, разыгрывая клоунаду, закрыл себе рот ладонью и уничижительно втянул голову в плечи.
Чинарский хотел встретиться с Марией Митрофановной как бы между прочим. А посему и подстерегал ее у дома.
После двух часов круговой ходьбы Антонов жалобно и устало заблеял. Чинарский милостиво отпустил его, пообещав позвонить в редакцию и сообщить о своих успехах. На том они и разошлись. Только перед уходом Антонов выцыганил у Чинарского двадцатник. Тот с удовольствием сунул ему деньги и, проводив приятеля взглядом до поворота, облегченно вздохнул и продолжил свое унылое занятие.
Он прождал весь вечер, но Мария Митрофановна так и не появилась. У него уже возникло искушение подняться к ней, но усилием воли он его поборол и решил прийти завтра.
Закуривая двадцатую сигарету, он отправился к пересечению Коммунистической и Советской, планируя помотаться в тех широтах в надежде на случайную встречу с Александром. Посидев на парапете, на скамейке, на ящике возле пивной палатки, он выпил три бутылки «Балтики», но так и не встретил парня в бежевом плаще.
Начало смеркаться. Чинарский подежурил еще полчаса и зашагал к дому. Настроение у него, несмотря на неудачу, было ровное. Лишь одна вещь тяготила его. Он гадал: сколько времени будет сохранять свежий благообразный вид его нынешняя одежда, ведь он может в одно из таких дежурств не сдержаться и пуститься во все тяжкие. А там уж куда кривая выведет!
Перекусив, Чинарский вытянулся на диване и открыл Дилана Томаса. Но читать не смог, мешали воспоминания о Надьке. Он видел ее улыбающееся лицо, кокетливый взгляд, вздернутый нос, слышал ее бойкий голос. Понемногу мысли стали путаться, лицо Надьки — расплываться, смех — затихать. Чинарского засасывало болото сна. Его сознание стало добычей причудливых образов, в хороводе которых мелькали Антонов, парень в плаще, водитель «Москвича», Мария Митрофановна. Валька, судорожно хохоча, скакала на Араксе, утомленный Дудуев качался на двугорбом верблюде, а сам он, Чинарский, волшебно завладев мощным телом Альта, мчался, подобно кентавру, сквозь клубящуюся мглу, преследуемый пропахшими мантаурой аборигенами Мадагаскара.
Глава XXIII
На Стивенс-роуд — таков неписаный закон здешней жизни — селится приличная публика. Среди живущих на этой широкой, ухоженной улице с небольшими уютными палисадниками, почтовыми ящиками возле коттеджей и цветочными горшками у дверей есть немало выходцев из России и Украины. Большинство эмигрантов уже вполне ассимилировались, разговаривают на квебекском французском или английском, не забывая своего родного языка и уснащая порой речь удивительными билинговыми конструкциями.
В одном из таких коттеджей — с парадной лестницей, тарелкой спутниковой антенны на крыше, с верандой — жили мать и дочь. Валерия Константиновна работала в местном банке, Екатерина заканчивала колледж. Ей было двадцать четыре года. На следующий год она планировала поступить в Монреальский университет, на факультет театральных искусств. Ее привлекала карьера театрального критика и рецензента.
Валерия Константиновна поначалу шокировала общественность своей приверженностью идеалам свободной любви. Она отвергла всех до одного засидевшихся женихов пригородной зоны и, пренебрегая расхожей моралью, сожительствовала с молодыми людьми из Торонто и Монреаля. Через год с небольшим интерес жителей со Стивенс-роуд к Валерии Константиновне поутих, местные женихи успокоились и даже избегали колкую на язык «beautiful russian».
Утренняя почта не приносила ничего, кроме рекламных проспектов, газет и журналов. В эпоху компьютеров и мобильных телефонов письма выглядят смешным анахронизмом. Телеграмма похожа на факс, только идет дольше и приносит ее почтальон. Под роспись, как и заказное письмо.
Катя расписалась в регистрационном журнале и вернула ручку почтальону. Тот оседлал свой спортивный велосипед и поехал дальше.
Поначалу Катя не могла понять, что написано на узком клочке бумаги, так как не удосужилась снять наушники. В ушах протяжно стонал Оззи Осборн. Только увидев российский адрес, она сообразила, от кого телеграмма. Мать была уже на работе, да и Кате нужно было срочно ехать в колледж, а потому, прочитав телеграмму, девушка сунула ее в карман джинсового комбинезона и принялась складывать учебники в свой рюкзак. Ни занятия, ни общение с подругами, ни настойчивые ухаживания Марка Осфилда, ни привычное равнодушие Жана Солерна, причинявшее Кате боль, не могли рассеять охватившее ее недоумение. Она ждала сообщения о ком угодно, только не о своем брате.
Имя Марии Митрофановны, казалось, вынырнуло из мира детских сказок. Катя поймала себя на мысли, что перестала думать об этой немного неуклюжей сердобольной женщине как о живой и имевшей к ней, Кате, какое-то отношение. О брате своем она тоже почти забыла. И вот вдруг приходит телеграмма, где сообщается, что он серьезно болен.
Она не стала звонить Марии Митрофановне, решив посоветоваться с матерью. Тем более что телефонный номер бывшей домработницы был в записной книжке Валерии Константиновны.
Катя возвращалась из колледжа на стареньком «Додже» и все думала о брате. Как прореагирует мама? Она так поглощена своей личной жизнью! Но все же Александр — ее сын…
Въехав в гараж и увидев принадлежащий матери «Крайслер», она удивилась. Обычно Валерия Константиновна возвращалась домой позднее.
В холле звучала музыка — венгерские вариации Брамса. Валерия Константиновна крутилась перед зеркалом в вишневом костюме. Юбка туго обтягивала ее круглые бедра, вырез жакета в форме сердца глубоко открывал грудь.
— Как тебе? — обернулась она к дочери. — Что это ты такая пасмурная?
— Ты уходишь?
— Да, у меня деловое свидание в Торонто. — Валерия Константиновна снова повернулась к зеркалу.
Она трогала руками плоское золотое колье, отсвечивающее солнечными змейками на ее рельефных ключицах.
— Не видела у тебя этого костюма, — сказала Катя.
— Подарок, из Монреаля, — похвалилась мать.
