— Не знаю, — смущенно пожала плечами тетя Маша. — Я бы на месте твоей мамы все бросила и приехала.
— Пойми, я не мог обойтись без этой телеграммы, — убежденно продолжал Александр. — Если бы я просто написал, что многое обдумал и срочно хочу их видеть, думаешь, это бы сработало? Заставило бы их бросить все дела и приехать ко мне?
Александр пытался демонстрировать искренность и то эмоциональное напряжение, которое возникает у людей, когда решается важнейший вопрос их жизни. Его глаза лихорадочно горели, руки комкали салфетку, нога выстукивала нервный ритм.
Тетя Маша попалась на эту удочку. Лицо ее заметно смягчилось, взгляд выражал живое сочувствие. Но слова по-прежнему давались ей с трудом, и она предпочитала растворять свои надежды и опасения в молчании.
— А о том, как ты будешь выглядеть, не беспокойся. Скажем, что я уже выписался из больницы, что известие об их возвращении мигом поставило меня на ноги. Разве чудес не бывает? — Александр со смесью упрека и побуждающего доверия посмотрел на тетю Машу. — Я был в безвыходном положении, еще раз повторяю. Они не знают, ценой каких моральных усилий и размышлений далось мне это решение, какую важность имеет для меня их приезд. Если бы я просто от своего имени пригласил их приехать, они бы вообразили, что меня посетила очередная блажь — ни мама, ни Катька не принимали всерьез моих увлечений и моих планов, — и не сдвинулись бы с места. Да у меня и сейчас нет уверенности, что они захотят хотя бы на время распрощаться со своей комфортной жизнью и сесть в самолет.
— Ну, я так не думаю, — качнула головой тетя Маша.
— Значит, ты веришь в то, что они приедут?
— Сашенька, мне трудно сказать что-либо определенное на сей счет. Меня смущает обман… — Тетя Маша бросила на Александра взгляд, полный смутной вины и укоризны.
Александр взялся за вилку.
— У-у-у! — восхищенно протянул он, разжевав кусочек мозгов. — Чудно! Ты бесподобно готовишь мозги… Да не думай ты об этом…
Он поднял на тетю Машу излучающий нежность взор. Та сидела, по-прежнему сомневающаяся и сконфуженная, словно это она солгала матери и сестре Александра.
— Это ложь во спасение, — прожевав еще один кусок, с веселой самонадеянностью произнес Александр. — Никто и не вспомнит о моей болезни, едва я скажу, что пошел на поправку. Конечно, вначале они будут интересоваться, что со мной, как я… Но у меня заготовлен на этот вопрос обстоятельный убедительный ответ…
Эти слова вместо того, чтобы вселить в тетю Машу уверенность и избавить ее от сомнений, усилили ее тревогу. Она бросала на Александра короткие беспокойные взгляды — не осуждающие, не упрекающие, а взволнованные, полные недоумения и заботы. Так обычно взрослые смотрят на больных или доставивших разочарование детей.
Кислый вид тети Маши снова вызвал в Александре гневный протест. Если бы не деликатность ситуации и чувства, которые он к ней питал, он бы, пожалуй, разразился язвительной инвективой против ханжества и лицемерия. «Господи, — думал он, — как же грубо сколочены люди той формации. Никакой пластики, никакого артистизма, одни примитивные, затверженные в детстве понятия!»
— Тебе грустно? — перехватил Александр печально-разочарованный взгляд тети Маши.
Произнес он эту фразу не с участием, а со звучным упреком, словно заподозрил ее в каком-то неблаговидном поступке. Эта настойчивость тона заставила ее вздрогнуть. Тетя Маша машинально взяла вилку и принялась ковырять ею в тарелке.
— Вот уж не думал, что ты будешь так упорствовать, — раздраженно сказал Александр. — Ты огорчаешь меня…
— Ладно. — Тетя Маша попробовала улыбнуться. — Забудем это недоразумение. Будем надеяться, что все образуется…
Александр похлопал тетю Машу по тыльной стороне ладони.
— Ну, мне пора в контору… Перерыв заканчивается… — Он вытер губы салфеткой и поднялся.
— Так скоро? — Тетя Маша тоже встала. — А десерт?
— Десерт я предпочитаю готовить сам. — Глаза Александра плотоядно блеснули. — Забегу дня через три, — обнадеживающе улыбнулся он и, пройдя в прихожую, достал из кармана тонкий конверт с деньгами.
Он бросил его на покрытое узорной салфеткой трюмо. Александр обулся, пригладил чуть топорщившуюся над залысиной прядь и, чмокнув растерянную тетю Машу в щеку, вышел на лестничную площадку.
Глава XVII
Изолятор временного содержания при городском отделе внутренних дел, именуемый в народе обезьянником, ничем не отличался от сотен других российских обезьянников. Три стены, выкрашенных грязно-голубой масляной краской, решетка, сваренная из арматурного прута, и такая же решетчатая дверь, запираемая на навесной замок, маленькое матовое окошечко в верхнем правом углу, закрытое решеткой.
Сперва Чинарский несколько удивился, когда его доставили сюда, а не в камеру следственного изолятора. Но спустя пару часов рассудил, что это к лучшему. Значит, подумал он, Дудуев и этот капитан не слишком-то верят в его виновность и запрятали его в обезьянник, чтобы не расписываться в собственном бессилии.
В дальнейшем его мысль полностью подтвердилась. Правда, за почти двое суток его аж два раза вызывали для дачи показаний. Какая активность! Первый раз с ним говорил капитан. Буравя Чинарского холодным взглядом серых глаз, Бероев задавал одни и те же вопросы и пытался поймать его на несостыковках. Старый трюк. Продержав его в кабинете два с лишним часа, Бероев вызвал дежурного и отправил Чинарского назад в изолятор.
Дудуев вызвал его еще спустя сутки. Он глухо сопел и старался не смотреть Чинарскому в глаза. Расспрашивать ни о чем не стал — видимо, понял, что его подозрения в отношении Чинарского показались бы беспомощными даже школьнику.
Чинарский на него зла не держал, только жалел о времени, которое мог бы потратить на поиски Надькиного убийцы. Правда, даже сидя в обезьяннике, он не терял времени зря. Он размышлял. Ему в голову пришла простая до гениальности мысль: маньяка-кулинара нужно долбить его же оружием. Чинарский пока не знал, кто будет следующей жертвой извращенца и будет ли следующая жертва, его это сейчас не слишком-то занимало. У него была ниточка, следуя за которой он размотает весь клубок до конца.
— Мы осмотрели твою хату, — словно сквозь вату донесся до него сиплый голос Дудуева. — Ничего не нашли…
— Без ордера? — Чинарскому с трудом удалось поймать его взгляд.
— Ну, ты сам понимаешь… — Майор дернул из пачки «Мальборо» сигарету и сунул в угол рта. — Кури. — Он протянул пачку Чинарскому. — Ты ж два дня без сигарет.
— Опомнился, — хмыкнул Чинарский, но сигарету взял. — Я бы не очень удивился, если бы вы отыскали в моей берлоге еще один труп.
— Кончай, Чинарский, — отвернулся Дудуев. — И без твоих колкостей тошно.
— Тошно ему. — Чинарский взял со стола коробок спичек и прикурил, жадно глотая горьковато-ароматный дым. — Что-то ты стал слишком чувствительным, а? Может, тебе работу сменить?
