Вскоре вернулся Руслан с ведром чистой, теплой воды, и я продолжила намывать окна, напевая себе под нос незатейливую песенку и поглядывая на мужа с дочерью.
Маруся еще немного поковырялась в песке, а потом, отбросив в сторону лопаточки, решительно потянулась за мячом. Все, период спокойствия закончился. Теперь начнется бег и суета. С улыбкой посматривала за тем, как они носятся перед домом. Дочь в восторге, смеялась, гоняла мяч, а взрослый дядя прыгал вокруг нее, выполняя ее прихоти.
В очередной раз замахнувшись, Маруська пнула мячик Руслану под ноги, тот не успел вовремя притормозить и ударил по нему с такой силой, что он улетел в кусты.
— Сейчас достану! — папаня полез в заросли шиповника, бурча себе под нос что-то из разряда «насажали колючек по кой-то хрен», а дочка осталась стоять посреди дороги, забавно сложив руки на груди и ожидая, когда вернут игрушку.
А дальше все происходило словно в замедленной съемке, словно в страшном фильме, пробиравшем ужасом до самых костей.
Я отвлеклась буквально на миг поинтересоваться у Руслана, как продвигаются поиски, а когда обратно повернулась, сердце ушло в пятки.
Соседний пес, здоровенный черный кане-корсо, славившийся на всю округу своим дурным характером, выскочил словно из-под земли и с жутким рычанием, скаля страшные зубы, бросился к ребенку.
— Руслан! — в панике завопила я, кубарем скатившись со стремянки.
Он вынырнул из кустов, сжимая в руках несчастный мяч.
— Что?
Доля секунды потребовалась ему, чтобы оценить ситуацию. Со всех ног бросился вперед, опережая меня. Но ни я, ни он не успевали. Пес был ближе к дочери и двигался гораздо быстрее. Три размашистых прыжка — и он подлетел к ней, широко разинув пасть. У меня от страха из груди вырвался истошный крик:
— Нет!
Псина метилась Марусе в лицо, с клыков слюна капала, и звериное рычание эхом разносилось по безлюдной улице…
Только он не укусил ее.
Остановился, прижав уши, скалился, щелкая зубами. Лоснившаяся шерсть встала дыбом на загривке, пес припал на передние лапы, угодливо прижимаясь к земле. А маленькая трехлетняя девочка в голубеньком летнем платьице просто стояла и смотрела на него. Только взгляд не детский совсем. Пристальный, суровый, не терпящий неповиновения.
Мы с Русланом остановились, замерли, не добежав до них каких-то пару метров. Наблюдали за тем, как здоровенный агрессивный кобель сжался перед нашей дочерью, словно провинившийся щенок. В ушах зашумело, застучало, и в горле встал горький ком:
— Руслан, — прошептала чуть слышно, касаясь его руки.
Он сжал мою ладонь, но не произнося ни слова. Его внимание приковано к дочери. Девочка отступила от присмиревшего пса и махнула рукой в сторону:
— Уходи! — детский голосок прозвучал на удивление твердо, я бы даже сказала — жестко, резанув слух, что-то затрагивая внутри, глубоко.
Пес, поджав хвост, начал пятиться, а потом и вовсе припустил прочь со всех ног.
— Плохой! — Маруся, указывала пальчиком ему в след. — Он ушел.
— Ушел, золото мое, — осипшим голосом ответила и подхватила ее на руки, прижимая к себе, чувствуя, как бьется ее сердечко.
Спокойно, размеренно, в отличие от моего собственного, зашедшегося от пережитого ужаса. На глаза навернулись слезы. Мы чуть ее не потеряли! Что если бы он напал? Разодрал бы ее в клочья, а мы бы ничего не успели сделать.
Она сама его остановила. Сама!
— Таня, — наряжено проговорил Руслан рядом.
— Чего? — смотрела на него и ничего не видела — глаза пеленой слез заволокло.
— Смотри, — Бекетов кивнул на Машу.
Малышка как ни в чем не бывало сидела у меня на руках, весело подергивая ножками.
— Марусь, посмотри на маму, — ласково, но как-то скованно попросил он, и дочь послушно с непосредственной детской улыбкой посмотрела на меня.
Не знаю, как удержалась на ногах. Мне казалось, земля куда-то в сторону накренилась. Вместо привычных голубых глазенок увидела совсем другие. Такие, как у отца. Янтарные, с золотистой каемкой вокруг зрачка.
Глаза прайма.
С трудом сглотнув, улыбнулась ей, а она, залившись радостным смехом, обняла меня крепко-крепко, как умеют только маленькие дети, прижалась доверчиво, ласково, как котенок. А мы с Русланом только потерянно переглядывались.
* * *
После обеда, когда уложили дочь спать, стояли рядом с ее кроваткой, наблюдая за детским безмятежным сном.
— Она такая же, как ты, — я, наконец, озвучила то, что мы оба теперь знали.
— Да, — он легко коснулся дочери, убирая с шейки русую прядь.
— Я думала, раз мы стали обычными, то и она обычная, просто ребенок, — шептала, а сердце от тревоги заходилось.
— Я тоже.
— И что теперь? Как мы с этим справимся? Как вырастим волчонка, если ни один из нас не может обернуться?
— Справимся, Тань. Что-нибудь придумаем.
— Что тут придумаешь? Она — оборотень, мы — нет. Мы даже защитить ее не сможем! — сердце сжималось еще сильнее. — Она — прайм, Руслан! Девочка — прайм! Это ты сильный, независимый, способный с самого детства постоять за себя. А она девчонка! Да за ней охоту начнут, если кому-то станет известно. За такую самку все кланы друг другу горло раздерут. Или постараются уничтожить, чтобы никому не досталась! Ты же знаешь — я права.
Он не отрицал, лишь взгляд стал еще мрачнее.
— Значит, никто об этом не должен узнать, — произнес Бекетов, и в голосе решимость стальная, — даже она сама.
Он ушел, оставив меня в растрепанных чувствах рядом с детской кроваткой, а когда вернулся обратно, сжимал в ладони Волчью погибель, ту самую, что зверя в человеке могла подавить.
Кольнуло больно в груди, в животе, в каждой клеточке, но я лишь кивнула на вопросительный взгляд Руслана.
То, что мы делаем — плохо, неправильно, но для нее так будет лучше.
Он повесил амулет в изголовье ее кроватки и поцеловал спящую дочь в щечку, а она лишь улыбнулась во сне, и, сладко почмокав губками, перевернулась на бочок.
