Вертлявый подскочил ко мне и ударил еще, под ребра. Я застонал, согнувшись пополам. Краем глаза я видел, как с нар поднялся здоровяк, и начал мысленно прощаться с жизнью.
– Откуда ты? Как звать? Статья? – брызжа слюной, вопил Вертлявый, пиная меня ногами.
– Борис… Арбузов. У меня семья, пожалейте… Дочку убили, на хуторе я жил, Алексеевский называется, – выл я, закрывая лицо и живот руками.
– Алексеевский? – в один голос переспросили заключенные. Вертлявый уже занес ногу для следующего удара, но после моих слов замер, как будто окаменел.
– Да… Деревня Чертовка, – прошептал я.
Зэки переглянулись. Еще не веря, что экзекуция закончилась, я медленно встал на четвереньки.
– Миксер, по-моему, он фуфло толкает, – сказал Вертлявый, но в его голосе проскользнула неуверенность.
– В том самом доме? Рядом с сожженным? – спросил меня Миксер, он словно и не слышал своего сокамерника.
Я кивнул и не без удовлетворения увидел, как лицо бритоголового потемнело:
– Как же тебя угораздило?
Я молчал, глотая соленую кровь. Здоровяк покачал головой и направился обратно к нарам. Вертлявый что-то невнятно пробурчал, окинул меня неприязненным взглядом и тоже отошел.
Я сел, потирая ушибы. Зэки о чем-то говорили, искоса поглядывая на меня. И знаете что? Мне показалось, что в их глазах был страх.
А ночью я снова увидел кошмар. Тот самый Седой, гниющий инвалид в коляске, со скрипом въехал прямо в камеру. В руках он сжимал громадную монтировку. Многозначительно подмигнув мне, он подъехал к Вертлявому и одним ударом раскроил ему череп. Я закричал, но крик звучал только где-то внутри меня, в мозгу. Между тем Седой неторопливо подкатил к Миксеру, и того постигла та же участь. После этого сумасшедший склонился надо мной. Рваные вонючие бинты болтались прямо над глазами.
– Тебя предупреждали, а ты не понял, – ухмыльнулся он.
Я подскочил на нарах, с усилием протирая глаза. Конечно, ни Седого, ни коляски в камере не было, и два зэка, которые пару часов назад чуть не убили меня, мирно похрапывали на своих местах. Но я готов был поклясться, что остался запах. Точнее, смрад. Смрад гниющей плоти.
Я снова лег и беззвучно заплакал.
* * *
Последующие сны сменяли друг друга, как картинки в калейдоскопе. Они были яркие и цветные, но ни одного из них я запомнить не мог. Периодически я с трудом разлеплял веки и тогда видел над собой грязный потолок.
Свет зарешеченной люминесцентной лампы бесцеремонно бил в глаза, заставляя невольно зажмуриться. Хоровод каких-то вытянутых лиц с отвратительными ухмылками кружился передо мной. Слюнявые красные губы лезли с поцелуями, я кричал, мотал головой, но не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Прикушенный пересохший шершавый язык не умещался во рту, и сама Смерть, бледная и неумолимая, схватив меня за волосы, тащила с неимеверной быстротой через свое призрачное царство. Я чувствовал, что за мою душу бьются незримые силы, и вот уже королева эльфов везет меня на золотой повозке к самому центру Земли. Там находится ее алмазный дворец. На ложе из мягчайшего гагачьего пуха мы занимаемся с ней любовью, и я испытываю неземное наслаждение. Потом фея превращается в огромное насекомое, всаживает в меня жало, и жизнь покидает мое измученное тело, подарив мне напоследок сладостную истому.
Каждый раз я попадал то в ад, то в рай, но грязный потолок возвращал меня всегда обратно на землю. В один прекрасный момент я никуда не полетел, почувствовал дикую усталость и понял, что нахожусь в каком-то учреждении с решетками на окнах. Давило ощущение беды и неясности. Открылась дверь, и вошла женщина в зеленом халате. Она закатила тележку с разными кастрюльками и выгрузила мне на тумбочку щи, гороховую кашу с котлеткой, несколько кусочков хлеба и компот. Я почувствовал сильный голод, с жадностью все съел и даже вытер корочкой хлеба тарелки.
Кратковременное забытье было нарушено тормошением за плечо. Я обернулся, вздрогнув.
Это был Аникеев. В белом халате, с похудевшим, небритым лицом. Испуг прошел, и неожиданно вид этого человека привел меня в дикую, первобытную ярость. Он не оставляет меня нигде, даже в этом ужасном месте! В мутной голове нарисовалась четкая картинка того страшного дня. И кольнула мысль: а как там Лена? Жива ли?
– Что тебе надо от меня?! – закричал я в бешенстве. – Ты разрушил все, что я имел! Ты все знал и подстроил, сволочь! Этот бермудский треугольник, где пропадают люди, – твоих рук дело!
На губах бывшего майора появилась грустная улыбка. Он постучал в дверь и что-то сказал врачу, который озабоченно посмотрел в мою сторону. Я же видел происходящее как в тумане и только кричал и кричал, чувствуя, как легкие разрываются от напряжения. Вскоре в комнату вошли два здоровенных санитара, один из них крепко прижал меня к кровати, другой вогнал мне шприц в руку. Голова сразу набилась ватой, потом налилась свинцом.
«Он что, с ними заодно?» – находясь на грани помешательства, подумал я, имея в виду Аникеева.
Я не мог связать обрывки мыслей воедино, скрежетал от бессилия зубами, кусал губы и язык, захлебываясь собственной кровью. Я был раздавлен как человек, во мне была только невыносимая боль: острая и ноющая одновременно. Руки и ноги не повиновались мне, я падал на дно пропасти и никак не мог упасть…
Первое ощущение после этого кошмара – звяканье и запах тухлой капусты. Опять эта женщина, с тележкой. Затекшие конечности отказываются повиноваться. Женщина помогает мне сесть, и я вижу, что на соседней койке лежит какой-то пожилой мужчина. Кожа у него неестественно желтая, словно он чем-то болен.
На тумбочке уже расставлена какая-то еда. Чувство полнейшей опустошенности заполняет все мое существо. Женщина начинает кормить меня, потом сует мне ложку в руку, и я начинаю механически пережевывать пищу, как робот, не ощущая ни вкуса, ни запаха.
Старик с желтым морщинистым лицом спустил с кровати костлявые ноги и присоединился к трапезе. Он заглянул мне в глаза, и мне видно, что у него взгляд абсолютного психа.
Женщина ушла, старик снова улегся на кровать.
– Как дела? – спросил он тусклым голосом.
Фраза не уловилась мозгами, и меня охватило чувство бессилия. Внезапно я понял собак, которые слышат, улавливают интонацию, но никак не могут понять смысл. Как правило, они в этом случае крутят головой, шевелят ушами и вопросительно смотрят на хозяев. И в этот момент я ощутил себя большой собакой, и это чувство было непередаваемо. Внутри закрутился волчок, и вновь нахлынула слепая ярость. Я кинулся на старика, который, как мне казалось, специально спрашивает меня о чем-то таком, что мне неподвластно и выходит за рамки моего разумения.
Снова откуда-то появился бывший участковый, снова знакомые санитары, снова жалящий укол, и я утонул в обволакивающей свинцовой боли.
Я потерял счет дням и ночам.
